Фрэнк Норрис - Спрут

Он поднялся к себе в комнату и стал шагать из угла в угол с пылающим лицом, крепко сжав кулаки, и в конце концов довел себя до того, что чуть не задохнулся от собственных мыслей. Бросившись к столу, он схватился за перо. Какое-то время перо его, казалось, само бежало по бумаге: слова сами собой возникали в голове и складывались в фразы, а фразы становились яркими, отточенными предложениями, убедительными и пылкими, незаметно обретали поэтичность. Очень скоро, подчиняясь определенному ритму и рифмуясь, его проза стала принимать стихотворную форму, и вскоре Пресли отодвинул в сторону дневник - он понял, что снова может писать стихи.

Он взял свою незаконченную поэму «Труженики», прочел ее раза два с начала до конца, чтобы войти в ритм, и заключительная строфа, так долго не дававшаяся ему, родилась вдруг в голове. Он сразу же, не макнув дважды перо в чернильницу, записал ее. Затем сочинил еще одно четверостишие, в котором подводился итог всей поэме и содержалась искренняя, высокая мысль - простая, благородная, неоспоримая.

Пресли положил перо и откинулся на спинку стула. Он не сомневался, что коснулся на миг недосягаемых дотоле высот. Руки у него похолодели, голова горела как в огне, сердце бешено колотилось.

Наконец-то получилось! Он понял, почему вдохновение ни разу не посетило его, пока он писал свою длинную, расплывчатую и бесстрастную Песнь о Западе. Вынашивая ее, он смотрел на мир глазами стороннего наблюдателя; народные судьбы мало волновали его, чувства не были затронуты. Неудивительно, что поэма ему не давалась. Теперь же он был заодно с народом, был возмущен до глубины души. Сильнейшее волнение охватило его. Он верил, а раз так, все было ему по плечу.

Но тут в нем снова проснулся художник, и забота о форме оттеснила на второй план интерес к содержанию. Он внимательно перечитал поэму, кое-где подправляя, кое-где заменяя одно слово другим, тщательно выверяя ритм. На время он забыл о народе, забыл о только что испытанном негодовании и помнил об одном - он написал замечательное произведение.

И тут же усомнился. Да полно, такое ли уж оно замечательное? Не потерял ли он чувства меры, не стал ли смешным? Верно ли он оценивает то, что происходит вокруг? А что, если опять неудача? Он еще раз внимательно перечитал поэму - она как-то потускнела, утратила силу, которую он обнаружил в ней при первом прочтении.

Пресли пришел в окончательное смятение: что же он в конце концов - написал серьезную поэму или накропал беспомощные стишки? Ему необходима была еще чья-то оценка - оценка человека понимающего. Ждать он не мог! Отложить до завтра? Нет, это невозможно. Ему нужно знать наверняка, иначе он не заснет.

Он аккуратно переписал поэму, надел шляпу и высокие ботинки, спустился вниз, вышел на лужайку и прошел в конюшню. Там он застал Фелпса, который мыл бричку.

- Ты не знаешь, где сейчас Ванами? - спросил его Пресли. Фелпс поднял голову.

- Спросите что-нибудь полегче,- ответил он.- Может, в Гвадалахаре, а может, на ферме Остермана, а может, где-нибудь в ста милях и оттуда и отсюда. Я знаю, мистер Пресли, где этот парень должен быть, но это еще не значит, что вы этого малахольного бродягу там найдете. Должен он был поехать в сектор номер четыре, туда, где берет начало монастырская речка.

- Что ж, поищу его там,- сказал Пресли.- Увидишь Хэррена, когда он вернется, скажи, что я, возможно, опоздаю к ужину.

Лошадь оказалась в загоне, Пресли поймал ее, оседлал и, выехав на Нижнюю дорогу, поскакал легким галопом на восток.

Проезжая мимо фермы Хувена, он издалека поздоровался с Минной, лежавшей с забинтованной ногой в гамаке из планок под исполинским виргинским дубом, Пересек мост через оросительный канал и поехал дальше, размышляя по пути, какая судьба ждет красотку Минну, выйдет ли она в конце концов замуж за десятника-португальца, работавшего на постройке канала. Хорошо бы вышла, да поскорей. На всех окрестных формах только и разговору было что о Минне Хувен.

Слов нет, она девушка порядочная, но очень уж часто видят ее то в Боннвиле, то в Гвадалахаре в компании португальцев, работавших в Кьен-Сабе и Лос-Муэртос. Она была очень красива; мужчины нередко совершали из-за нее глупости. Пресли боялся, как бы дело не кончилось тем, что глупостей наделает она.

Сразу же за оросительным каналом Пресли свернул с Нижней дороги и поехал проселком, убегавшим через сектор четыре на юго-восток. Монастырская речка осталась слева. Еще несколько миль, и перед ним появилась изгородь из колючей проволоки; он выехал из ворот, и его сразу обступили пологие горки, которые, чем дальше, все больше росли ввысь и вширь. Между горками вились пересохшие русла многочисленных ручейков. Здесь находился аванпост Сьеррских предгорий, служивший пастбищем для лос-муэртовского скота. Огромные, поросшие диким овсом холмы. На большом расстоянии друг от друга были раскиданы вечнозеленые дубы. В каньонах и оврагах темнели непроходимые дебри кустарника. Земля была испещрена норами сусликов, и сами суслики встречались на каждом шагу. Изредка на открытой поляне возникал заяц. Насторожив уши, он большими скачками преодолевал расстояние от одной кустарниковой чащи до другой. Высоко над головой парили два коршуна, а раз с резким свистом крыльев из куста подле тропинки выпорхнул выводок перепелок.

На горках, разбившись на небольшие кучки, сосредоточенно щипал траву скот, медленно подвигаясь к водоемам на вечерний водопой; лошади держались отдельно, жеребята тыкались мордами под брюхо матери, резво помахивали хвостиками и топотали нековаными копытцами. А на уединенной поляне Пресли сподобился увидеть владыку, повелителя всего стада, громадного даремского быка с налитыми кровью, посверкивающими глазками, короткой вьющейся челкой на лбу и широченным мускулистым загривком. Он держался на расстоянии от всех - суровый, величественный, неприступный.

Пресли отыскал бывшего пастуха у водоема, в самом дальнем конце пастбища, Ванами уже расположился на ночь. Серо-голубое армейское одеяло было разостлано под виргинским дубом; лошадь паслась неподалеку. Сам он сидел на корточках перед костерком из сухих корней кустарника и готовил себе на ужин кофе и грудинку. Никогда еще Пресли не встречал столь убедительного олицетворения одиночества, как сейчас, при взгляде на его скрюченную фигуру. Лишенный растительности, пустынный пейзаж, казалось, не имел ни конца ни края, и затерявшийся в нем Ванами был всего лишь пятнышком, крошечной точкой, атомом человеческой жизни, бесцельно двигающимся в безбрежном океане мироздания.

Приятели поужинали вместе. У Ванами в силке оказалась пара перепелов; он ощипал их и зажарил, насадив на заостренный прут. После ужина они напились из родника живительной воды. Затем закурили: Пресли сигарету, а Ванами трубку. И Пресли сказал: