Фрэнк Норрис - Спрут

- Я, Ванами, опять за перо взялся.

Ванами повернул к нему свое худое аскетическое лицо и впился в Пресли черными глазами.

- Знаю,- сказал он,- дневник пишешь.

- Нет, поэму. Помнишь, я как-то говорил тебе о поэме.' Называется «Труженики».

- А-а, стихи? Ну что ж, я рад, что ты вернулся к ним. Поэзия - твоя стихия.

- Ты помнишь ту поэму? - спросил Пресли.- Она была неокончена.

- Помню. От нее можно было ждать большего, чем от других твоих вещей. Значит, ты теперь ее закончил?

Пресли молча достал рукопись из бокового кармана охотничьей куртки. Момент казался подходящим. Бесчисленные ряды оголенных холмов хранили торжественное молчание. Уходящее солнце погружалось в бездымное багровое пламя раскаленной жаровни; золотистая пыль висела над холмами. Пресли начал читать поэму вслух. Когда он кончил, Ванами поднял на него глаза.

- Чем ты был занят последнее время? - спросил он.

Слегка удивленный, Пресли стал пересказывать ему свои дела.

- Я не про то,- прервал его Ванами.- Скажи, ведь что-то с тобой случилось, что-то тебя потрясло? Верно я угадал? Да? Так я и думал. Работая над этой поэмой, ты не думал о том, как она будет звучать. Ты писал ее, испытывая очень большой душевный подъем. Об этом говорят ее погрешности. К ней нельзя подходить как к простым стихам. Это Вдохновенное Слово! Весть! Это Истина. Ты вновь проник в самую суть вещей и разобрался в ней. Да, это замечательная вещь!

- Спасибо! - горячо воскликнул Пресли.- Я ведь было начал сомневаться.

- Теперь,- заметил Ванами,- ты, наверное, поспешишь ее напечатать? Выразить глубокую мысль словами, просто завершить труд для тебя недостаточно.

- Я вложил в нее всю душу,- возразил Пресли.- Если она удалась, другие тоже что-то для себя извлекут из нее. Весть - так ты назвал ее. Если она пред

ставляет какую-то ценность, на мой взгляд, неправильно было бы утаивать ее от читающей публики, пусть даже немногочисленной и равнодушной.

- Во всяком случае, не давай ее в журнал,- сказал Ванами.- Вдохновение пришло к тебе от Народа, так пусть же и читателем твоим будет прежде всего Народ, а не подписчики литературных ежемесячников - богачи, которых она разве что на миг косвенно заинтересует. Уж если тебе обязательно хочется ее напечатать, так снеси ее в газету… Погоди, не перебивай. Знаю, что ты хочешь сказать. Ты скажешь, что наши газеты слишком простодушны, примитивны, низкопробны; а я тебе скажу, что такую поэму, как написал ты, которой ты дал название «Труженики», именно труженики и должны читать. Она должна быть простодушна, должна быть достаточно вульгарна. И не вздумай свысока поглядывать на Народ, если хочешь, чтобы твой голос был услышан.

- Наверное, ты прав,- согласился Пресли,- Но я не могу отделаться от мысли, что напечатать поэму так, как ты советуешь,- значит просто выкинуть ее. Какой-

нибудь известный журнал много что даст мне… имя, авторитет.

- Даст тебе имя, создаст тебе авторитет. Выходит, ты думаешь только о себе? Ты, защитник беззащитных! И в этом твоя искренность? Ты должен забыть о себе, не думать о своей славе и о жажде признания. На первом месте теперь твоя поэма, твоя Весть - а вовсе не ты, ее написавший. Ты проповедуешь самоотречение, идею растворения собственной личности в народе, идею самопожертвования, а тем временем

хочешь видеть свое имя напечатанным на титуле - и чем крупнее, тем лучше, чтоб прославить на весь мир не поэму, а поэта. И вашему брату несть числа, Пресли. Реформатор пишет книгу о несправедливости частного владения землей и на гонорар покупает себе выгодный участок. Экономист оплакивает тяготы бедняков и исподволь богатеет с доходов от своих книг.

Пресли не стал дольше слушать.

- Перестань! - вскричал он.- У меня нет никаких задних мыслей, и, чтобы доказать тебе это, сделаю по-твоему - напечатаю свою поэму в газете и не возьму за это ни гроша.

Они проговорили с час, до наступления ночи, и вскоре Пресли заметил, что Ванами опять погружается в свои мысли. Он надолго замолкал и сидел, углубившись в себя, сосредоточенно думая о чем-то. Вдруг он встал и повернулся лицом к северу, в сторону Сан-Хуанской миссии.

- Ну, кажется, мне пора,- сказал он.

- Пора? Куда ты? Ведь уже ночь!

- Туда,- Ванами сделал неопределенный жест, указывая на север.- До свидания!

И, не сказав больше ни слова, исчез, словно растворившись в сумраке ночи. Пресли остался один, озадаченный. Он отыскал свою лошадь, подтянул подпруги, вскочил в седло и поехал домой при свете звезд, задумчивый, с поникшей головой. Прежде чем лечь спать, он отослал свою поэму редактору воскресного приложения одной из ежедневных газет в Сан-Франциско.

Расставшись с Пресли, Ванами заложил большие пальцы за пустой патронташ, служивший ему поясом, и быстро зашагал под откос, спускаясь с пастбищ Лоc-Муэртос в пустынную, спящую Гвадалахару. Худoe, загорелое лицо с впалыми щеками, с небольшой черной остроконечной бородкой и глазами, полными грусти, было все время повернуто на север. Он шел быстро, как всегда с непокрытой головой, и его длинные черные волосы развевались по ветру. Он знал, куда идет. Знал, что ему предстоит пережить в эту ночь.

Опять его никогда не затихающее горе вынырнуло вдруг из окружающего сумрака и всей тяжестью навалиллось ему на плечи. Оно неумолимо гнало его назад - тудa, где он навеки потерял свое счастье, где нашла свой конец светлая любовь, где идиллию постиг крах - в монастырский сад, под сень старых грушевых деревьев.

Но гнало его туда не только горе. Сад хранил тайну. Ночь там не всегда была нежилой, мрак не всегда безмолвен. Порой ему чудилось, что что-то шевельнулось в ответ на его призыв, приблизилось к ному Поначалу ощущение постороннего присутствия вселяла страх, но случалось, при приближенииневедомого создания страх стал уступать место несказанной радости. Не доверяя собственным чувствам, отвергая столь неверное, мучительное счастье, страшась тягостного смятении духа - неизбежного следствия проведенной в саду ночи, Ванами считал за лучшее держаться подальше от этого места. Но после очередного приступа неуемной тоски, когда мысли об Анжеле, воспоминания о ней болью отзывались в сердце и слезы застилали глаза, желание снова побывать в саду становилось непреодолимым. Иногда он просто не мог совладать с собой. Ноги сами несли его в миссию, и ему все время казалось, что он слышит чей-то зовущий голос.

Гвадалахара была погружена в безмолвие и мрак. Даже из окон ресторана Солотари не проникало света. Город спал. Только неизменное бренчание гитары доносилось из одной из невидимых в темноте хижин. Ванами пошел дальше. Запахом полей и лугов и знакомым легким ароматом цветов пахнуло на него, когда он вышел из города на дорогу, пролегавшую через поли Кьен-Сабе к миссии. По обе стороны расстилались бурыо поля, беззвучно вынашивающие хранившиеся в их недрах семена. Два дня назад прошел обильный дождь, и от влажной почвы исходил острый запах плодородной земли.