Ян Пужицкий - Великий Шу

— Ну надо же,— прошептал он, с минуту смотрел на карты, а потом в задумчивости стал упаковывать деньги в портфель. На лице — растерянное недоумение.

Ярек окаменел. Он ничего не ощущал, ни о чем не думал. Но вот вместе с потом по щекам потекли слезы. Ярек уже не мог сдерживать рыдания и нервно дергался в такт импульсивно вырывавшимся из горла хрипам и всхлипам. Затем он стал легонько скулить и постанывать, и в следующую секунду все это вместе слилось в громкий, как у овчарки, вой.

Шу закрыл портфель и примирительно сказал:

— Засиделись мы...

Но видя, что Ярек в таком состоянии, когда не воспринимаются никакие слова, громко вздохнул и не спеша направился к двери. Он уже надеялся, что им удастся покинуть этот дом прежде, чем хозяин опомнится, но на лестнице, ведущей со второго этажа в холл, Ярек догнал его, бросился на колени, обхватил, пытаясь поймать руку и поцеловать.

— Все, что угодно, только не это! Машина! Отец меня убьет!

Шу брезгливо вырвал свою руку, к которой чуть было не припали губы Ярека.

— Успокойтесь! Ведите себя, как подобает мужчине. Вы ведь мужчина?

Плечи Ярека содрогнулись от рыданий. Он заголосил совсем уж по-бабьи. Затем, видимо, осознав, что это не поможет, вскочил и с яростью, судя по всему поразившей даже его самого, потому что он отступил на пару шагов назад, зарычал:

— Ты, гнида! Я тебя уничтожу! Я тебя раздавлю, как червяка! В этой стране ты уже не найдешь себе места! Я тебя достану везде! Тебя и твою Йольку!

Шу, не обращая никакого внимания на вопли, спускался по лестнице. Ярек, перегнувшись через перила, продолжал орать:

— Я трахал ее, как хотел! Драл, дрючил! Она бегала за мной, как сучка. А я ее выбросил поджопником, потому что она мне надоела!

Тут из комнаты для гостей появилась Йоля, уже собранная и одетая в дорогу. Она приподнялась на одну ступеньку и долгим взглядом посмотрела молодому человеку в глаза. Наверное, так она делала много лет назад. Тот сразу затих.

— Меня не интересует прошлое моей жены,— с достоинством обронил Петр.— Кланяйтесь вашей очаровательной супруге.— И полным заботы голосом сказал своей девушке: — Пойдем, Йоленька. По-моему, хозяева больше не хотят нас видеть в своем доме.

Он подал ей руку, и они чинно направились к входной двери.

Ярек беспомощно завопил опять:

— Вон отсюда, из моего дома! Вон! Я вас уничтожу обоих! Вы у меня до Варшавы не доедете, вас первый же патруль остановит! Хорошенькая парочка: жулик и шлюха! Вы мне еще руки целовать будете!

Выкрикивая все это, он шаг за шагом спускался по ступенькам лестницы, сохраняя, однако, дистанцию в несколько метров.

Входная дверь за гостями захлопнулась, а в прихожую выбежала вырванная из сна Дорота. Она взглянула на перекошенное лицо мужа.

— Будете мне руки целовать...— дрожащими губами еще раз пролепетал тот..

Дорота развернулась и со всей силы ударила его по лицу.

Ярек закрылся обеими руками и сполз по стене на пол.

— И за такую вошь я вышла замуж,— Дорота посмотрела вниз на рыдающего Ярека.

Красный «порше» стоял у дома перед гаражом. Шу открыл переднюю дверцу и, садясь за руль, нежно сказал Йоле:

— Попробую поехать за тобой, так что не спеши.

В салуне Грязный Тип обидел Девушку. Сидевшему в углу за стаканчиком виски Усталому Ковбою совсем не хотелось стрелять. Он сделал большой глоток «бурбона» [4] «Бурбон»— к отличие от «скотча»— любое нешотландское виски и посоветовал Типу извиниться перед Девушкой. Тот взбрыкнул, они встали напротив друг друга, из шестизарядного кольта грянул выстрел, и Грязный Тип свалился на пыльный пол, а Усталый Ковбой усадил юную и прекрасную леди перед собой на седло и ускакал с ней в бескрайние прерии.

Впервые в жизни Йолька сознательно желала ночи с каким-то конкретным, вот с этим, и только этим, мужчиной. Ее тело и душа в едином порыве были устремлены к Великому Шу, который без видимых усилий и с едва скрываемым презрением превратил ее обидчика в половую тряпку.

С этой «обидой», правда, было некоторое преувеличение. Строго говоря, никаким обидчиком Ярек не был и никакого, в общем-то, зла ей не причинил. У его бока она узрела недоступный ей прежде мир, и он ее ошеломил. Только поэтому она и стала гостиничной девкой, хотя, возможно, и не совсем такой, как все. Но Шу отплатил негодяю вне зависимости от того, насколько справедливы были Йолины соображения насчет своего первого любовника. Как в настоящем вестерне, Шу был для нее именно таким ковбоем. Усталым Ковбоем из Настоящего Вестерна. Она бы не задумываясь отдала все, чтобы уехать с ним }суда угодно, только бы навсегда, как та юная леди из «лошадиной оперы». Она верила, что могла бы стать ему и верной женой, и любовницей, и прислугой, и рабыней одновременно. Она поняла, чего ей не хватало и не хватает в жизни после десятилетнего «стажа»: обычной настоящей любви. Это желание при абсолютно некритическом взгляде на себя, столь типичное для женщин ее профессии, охватило Йольку-Хорс-Рейс с такой неодолимой силой, противостоять которой она уже не могла, если бы даже захотела. Проще говоря, она, как и все люди на свете, была влюблена.

Петр в эту ночь спал как убитый. Она котенком свернулась рядом, стараясь ни одним своим движением не помешать ему спать или — не дай Бог — разбудить. Несколько раз за ночь она просыпалась, как ребенка, накрывала его одеялом, когда он раскрывался, и вглядывалась в это лучшее в мире лицо.

На рассвете она спала. Петр проснулся первым — тюремные навыки деть было некуда. На этот раз он моментально вспомнил и понял, где находится, и покосился на разметавшиеся по подушке темно-каштановые волосы девушки. И все же отделаться от воспоминаний не удалось. Как раз перед рассветом камера наполнялась громкими шепотами, горячими вздохами, жарким, бессвязным бормотанием чувствующих скорое пробуждение бедняг. В этом было что-то от зверинца — и тревожные сонные мечтания, и способ, которым они прерывались. В замке противно скрежетал ключ, и надзиратель по кличке Придурок весело орал: «Граждане воры, подъем! Мыть морковки!» Звеня ключами, Придурок шел дальше по коридору.

Девушка легонько вздрогнула. Петр замер. Он не хотел будить ее так рано, но она, не открывая глаз, лишь протянула руку и заплела пальцы в роскошные густые волосы. Она спала безмятежно, как будто была маленькой девочкой. Лицо было доверчивым и спокойным — так могут спать только те, кто подсознательно чувствует свою полнейшую безопасность. Шу было хорошо знакомо утреннее выражение лиц гостиничных шлюх. Как бы молодо и привлекательно ни выглядели они вечером, при электрическом освещении, утро обнажало всю их грязь, хищную расчетливость, мелкую и подлую предприимчивость. Чаще всего эта палитра выступала на фоне следов ночного пьянства. Единственное, с чем он в аналогичной ситуации не встречался ни разу, никогда, — это с невинностью.