Валерий Баранов - Теория бессмертия

Таня помолчала. Потом, робко, как женщина, посмотрела на Василия:

— Вот я тебе во всём и призналась. Ты, наверно, немного смущён?

— Я просто удивлён! Зачем, потом, тебе и Валентине надо было всё доводить до абсурда? Вызвали бы сразу милицию и скорую помощь.

— Ах, милицию! Вся в крови и в сперме этого парня… Что, я похожа на какое-то недоразумение? Надо было самой выпутываться из этой истории. Я быстренько помылась и оделась. А Валентина прибирала всё на кухне. Потом мы осмотрели Виктора. Он был без сознания, но абсолютно живой. Одна пуля попала ему в задницу, вторая задела голову. Валентина, как-никак, медсестра — ватой заткнула дырку в его попе, и мы натянули штаны. Потом кое-как перетащили с кровати и усадили в кресло.

— И что, он так и не пришёл в себя? Не сказал вам несколько неприличных слов?

— Уже в кресле, когда Валентина обрабатывала перекисью рану его на голове, Виктор открыл газа, что-то промычал и, немного помахал руками, но потом успокоился. Я спросила Валентину, что это с ним — она ответила, что контузия от пули, что он скоро прейдет в себя. Поэтому мы быстренько обшарили его карманы. Парень буквально был набит деньгами.

Денежки мы забрали себе, и ещё забрали постельное бельё, а кровать застелили новым, в комнате всё прибрали и смылись.

— И это всё?

— Нет. Когда мы уходили, то Валентина подобрала с пола Лёнькин пистолет, обтёрла тряпкой и положила парню на колени.

— И не на какие размышления тебя это не настроило?

— Уже у меня дома, когда стирали бельё, я спросила Вальку, зачем она это сделала, она ответила, что нужно было отвести подозрения от мужа. Я ещё тогда подумала: «Рана на голове — это понятно, но зачем самоубийце стрелять себе в задницу?»

— Оригинально! Вызывающе, даже грубо.

— Не такая уж Валентина дура. Представь: ты сидишь в кресле. Задремал. Очнулся. Что-то лежит у тебя на коленях. Ты машинально берёшь эту вещь в руки. Не важно, куда ты будешь стрелять — важно, где останутся отпечатки твоих пальцев.

— У тебя на всё есть ответ… А, вот, куда вы подевали деньги?

— Поделили и договорились обо всём молчать, а если кто будет допытываться, почему мы ничего об этом не знаем… то не знаем ничего потому, что Валька всё время была у меня и обмывала свой отпуск. Конечно, во время дележа добычи и придумывания правдоподобной истории, мы так напились, что потом мне три дня было на всё наплевать.

— И это всё?

— Больше я ничего про это не знаю.

— И тебе следователь ничего не рассказывал? — Сиверин достал платок и вытер, ему показалось от паутины, свой лоб, потом лицо, — А тебе не представляется, Таня, всё это ненормальным. Что мы вот так мирно сидим и запросто беседуем о вещах столь неприличных и безобразных, что если б кто подслушал, то подумал бы, что мы какие-то уголовники, позорные.

— Да что ж такого! Что такого ужасного я тебе рассказала? Ну, получилась такая ерунда, так что ж, идти сдаваться, руки на себя накладывать?

— Действительно. Легче теперь от этого уже никому не станет, даже следователю, который этим делом занимается. Ты хоть знаешь, что всё потом случилось так, что хуже специально не придумаешь.

— Так уж и не придумаешь!

— Лёнька, когда два раза в постель, то есть в вас, выстрелил, потом вообще себя не помнил: как вышел на улицу, потом в патрульную машину сел. Не вспомнил даже, что на вопрос одного из своих напарников: «Жену повидал?» Он ответил: «Попроведывал». А через полчаса с ним случилась истерика. Начал плакать. Признался, что жену застрелил прямо в постели, вместе с любовником… тряхнули его. Пистолета нет, и водкой несёт. Поехали назад на его квартиру.

— И тут?

— И тут… идти к себе домой Лёнька категорически отказался, вцепился в сидение мёртвой хваткой. Оставили его в машине и пошли. А вот тому мужику, Лёнькой раненому, который в квартире, в кресле сидел, и он шаги услыхал, понял, что опять тот ревнивец возвращается, его добивать. Поэтому он первому милиционеру, который в квартиру зашёл, выстрелил прямо в лоб и убил наповал. В ответ, его, тут же, расстреляли. Потом выяснилось, что этот «Витя» был не Витей, а опасным преступником и за один день до своей гибели кого-то успел ограбить, однако денег при нём не нашли.

— Денежки… они так легко улетучиваются, — вздохнула Таня.

— Когда Леониду потом всё-таки объяснили, что в тот вечер никакой его жены в квартире не было, потому что Валентина ушла к тебе обмывать отпуск, то он окончательно спятил.

— Ну, вот! Я же говорила! Этому Лёне, с его паранойей, давно уже пора было лежать в психбольнице, а не служить во вневедомственной охране. Он, меня, даже от собственной жены, отличить не смог!

— Да вас, сам царь Соломон не отличит друг от друга: Валентина точно такая же прожженная авантюристка, как и ты. Именно поэтому, у тебя сегодня нет причины перекладывать свою вину на Леонида.

— Я-то, вообще, здесь причём? Я-то, в чём виновата, если, иногда, бандиты убивают милиционеров, вместо обычных людей?

— Нет, Таня. Эту странную мысль, что ты ни при чём, подсказывает тебе твоя женская логика. Твоя интуиция, видимо содержит в себе унылую убеждённость, что все мужчины параноики или идиоты, что мужчина, как таковой, вообще бессилен по отношению к миру, потому что он только сила, а не рассудок или чувственность. Поэтому, они, у тебя выпрыгивают из окон и стреляют, куда попало из своего табельного оружия. Однако весь высший духовный смысл всегда содержится именно в мужчине, даже в части его… не важно, что в какой-то момент той частью высшего духовного смысла — была задница, которая защитила тебя от Лёнькиной пули… Господи! Зачем я всё это говорю! Зачем я весь этот разговор с тобой затеял? Ведь я и сам не знаю, чего хочу от тебя.

— Зато знаю я. Хочешь, я признаюсь тебе в любви?

— Я не поверю.

— Тогда я с радостью спущу с цепи свою отвратительную зрелость, в погоню за твоей правильной и фальшивой невиновностью… я сделаю это в силу того же дьявольского закона, который правит в дикой охоте короля Ада! Ты сойдёшь с ума от страха, от любви, жалости, ревности, боли! Смотри мне в газа… Смотри и отвечай.

Сиверин смотрел и молчал. Он молчал и смотрел на Таню. Эта женщина, которая реализовалась в нём ничем иным, как бесконечным обманом, приручением к себе, обольщением, гибким, мягким, бесстыдным наваждением. С любым бы она посмела вываляться в грехе… Даже сейчас, когда она сидит рядом на лавочке: ответственная, взволнованная разговором, посвечивая собой, своими летними туфельками, юбочкой, блузочкой, часиками на нежной руке… она отравляет себя и весь воздух вокруг каким-то бесстыдным и сладким возбуждением. Может сейчас, вид её и внушает мысль о пристойности, благородстве, достоинстве, учтивости, прелести, приятности и разборчивости. Но, она, словно гончая, словно страшный призрак в душе, неумолимо настигает и предъявляет все возможные утончения искусства нравиться, сначала по очереди, потом все вместе.