Валерий Баранов - Теория бессмертия

Он полез на шифоньер за чемоданом.

Почему-то он считал, что чемодан должен был быть пустым, но обнаружил, что он совсем не пустой и это его так разозлило, что он сразу забыл про свой отпуск и про путёвку.

Сергей пошёл в магазин и взял две бутылки водки.

Потом, любуясь на содержимое чемодана, он выпил сразу два стакана, один за другим, ничем не закусывая. Эта выпивка вприглядку почему-то напомнила ему соитие, духовное, разумеется… Это была низость бессилия. Маргарита требовала, чтобы он принял если не её Бога, то её веру, но Сергей был неспособен на такой шаг, обречённый на вечный марксизм-ленинизм, в холоде своём, ничем не обогретый, он был таким, каким был — и именно в лучах её тепла — становился трупно-бессильным. Его неверие росло под влиянием её веры, и они уже завязли в этом роковом противоречии. А телесность её так же росла под влиянием его коммунистического целомудрия, и её женские эротические фантазии, например, становились очень, очень, очень желаниями.

Маргарита пришла домой, когда муж был уже пьяный, поэтому она легко и виртуозно увернулась от Серёжиных кулаков, и ещё ей даже удалось спасти чемодан со своим нижним бельём.

Однако этим злосчастным французским трусикам так и не суждено, оказалось, украшать попку Маргариты.

Случилось это всего несколько дней спустя, когда Николай приплыл ко мне вместе с Маргаритой и ящиком «Кызыл-Щербета», да ещё с настойчивым предложением: укрыть беглянку от разъярённого мужа.

Просьба эта была весьма щекотливая, поэтому я позвал Григория и мы вчетвером: Маргарита, Коля, Григорий и я уселись пить вино и обдумывать ситуацию…

Обдумывать ситуацию мы планировали неделю, но уже на следующий день Маргарита нам заявила, что останётся с Колей на буксире.

Почему?

Да потому что неё появилась идея, которую может быть поддержит один знакомый директор довольно солидного предприятия в райцентре… И если, всё получится так как она задумала — они с Николаем будут зарабатывать не хуже Акулинина, а у меня старого пьяницы, ей прятаться нет ни смысла, ни перспективы.

Конечно, я и Григорий сразу горячо поддержали это её решение, правда Николай был несколько ошарашен таким поворотом событий, но тут ничего не поделаешь, раз есть такая народная примета: «Любишь кататься — люби и саночки возить».

На следующее утро мы с Григорием проснулись поздно. А Маргарита и Николай в моём доме на ночь остаться постеснялись, и ушли спать на буксир.

Так вот, я открыл дверь своего дома, чтобы взглянуть на Великую Реку и у меня самовольно открылся рот от изумления… Под ярким солнцем позднего утра Колькин буксир был разукрашен ярче чем новогодняя ель: Маргарита развесила на всём чём можно и нельзя свои французские трусики, объявляя о своём окончательном решении и дальнейших планах.

На беду как раз мимо пролетал вертолёт, потому что Сергей Акулинин сдал путёвку назад в профком и вообще ни в какой отпуск не пошёл… И в то утро, с Великим Охотником, он летел на Чулым, нагруженный под завязку охотничьими припасами для следующего охотничьего сезона.

Пролетая над Великой Рекой, Сергей сразу заметил разукрашенный буксир, а на корме колдующую над тазом Маргариту — он сходу слетел с курса.

Он подвесил свой вертолёт метрах в пятнадцати над водой, немножко в стороне от буксира, усадил в кресло пилота Великого Охотника, показал ему, как держать вертолёт, а сам открыл настежь дверь в фюзеляже, подтащил к краю ящик с патронами, улёгся за ним с винтовкой Великого Охотника и открыл по буксиру огонь.

Вертолёт водило и трясло, ветер от винта выбивал у Серёжи слёзы из глаз — они шипели и трещали как соль на раскалённом от непрерывной стрельбы затворе винтовки, а он всё стрелял и стрелял. Он стрелял до тех пор, пока над буксиром не осталось ни одного кусочка яркой иноземной ткани… Потом вертолёт резко взмыл и исчез за краем тайги, а мы с Григорием бегом кинулись к истерзанному пулями буксиру.

Они оба оказались живы. Николая мы нашли в машинном отделении, а Маргарита лежала в каюте на кровати, прикрывшись тазом.

Увидев меня и Григория, они сразу поняли, что опасность уже не грозит. Понятно, что в любой другой ситуации мы бы не нарисовались на буксире со своими ухмыляющимися ражами.

Они быстро успокоились.

Маргарита, правда, всплакнула, увидав, что осталось от её французских трусиков и тут же торжественно, призвав нас в свидетели, дала обет: больше никогда эту часть туалета на себя не надевать, раз от неё случается столько несчастий.

Я же её спросил: «Какую компенсацию она намерена требовать с Акулинина за причинённый ей материальный ущерб и моральный вред?» Со слезами на глазах она махнула рукой, и тут же всё простила Сергею.

Её великодушие так поразило нас всех, что мы тоже всплакнули от избытка чувств… А когда я вытер слёзы, то сказал следующие слова:

Григорий тоже смахнул с носа слезу и взял в руки мандолину… Побренчав пару часов на этом нежном инструменте он сочинил на мои слова свою красивую мелодию.

А когда он тронул медиатором струны и запел в полный голос свою новую песню, то теплоход «Ровесник», который как раз в этот момент проходил мимо моего дома вниз по Великой Реке, а пассажирами на нём были студентки Кемеровского госуниверситета, и они плыли на археологические раскопки, вдруг свернул со своего курса и причалил к нашему берегу.

И потом капитан теплохода Субботин сошёл с капитанского мостика, спустился по трапу на берег и пожал наши честные руки. А когда он выслушал наш рассказ о случившейся баталии и осмотрел буксир, то приказал своему механику одолжить Николаю пачку электродов и прокинуть с теплохода на буксир сварочные провода.

Пока мы с Николаем заваривали в правом борту и в палубе буксира застрявшие пули, капитан Субботин отдал команду спустить на воду с верхней палубы теплохода «Казанку», к ней тут же прицепили два «Вихря», за штурвалы подвесных моторов уселся усатый механик с «Ровесника», на нос Маргарита с деньгами — моторы взревели и они исчезли в просторах Великой Реки, в направлении Каргасока.

Надо сказать, что на теплоходе «Ровестник» в особой каюте ехал художник Корягин, который отправился в эту археологическую экспедицию, чтобы нарисовать васюганские дубы. Эти деревья, надо отдать им должное, на вид, вроде бы чёрные, часто безобразно уродливые, искорёженные ужасными здешними морозами, обладают невероятной учтивостью, которая возникает у деревьев из утончённого чувства собственного достоинства. Эта их магическая и очень живописная учтивость, почти одухотворённая, вдохновенная, несмотря на безмерную простоту, вызывает у человека при общении с васюганскими дубами такое ощущение, как будто рука мудрой матери отшлёпала его, призвала к порядку, и он опять возвратился к истинному измерению и всё видит в реальном цвете.