Валерий Баранов - Теория бессмертия

Так вот. Как уж сумели, так мы и растолковали капитану Субботину, недавний столь категоричный протест Амелина, хотя в нём царило какое-то высшее соображение, абсолютное, пресекающее всяческие сомнения: для нас и для Николая, и возможно для Маргариты — его поступок, полный отчаянного безумия, но со столь определённой нравственностью, стал для нас вдруг чудесным символом отдохновения, поскольку в нём правил метафизический, то есть внетелесный принцип, короче говоря, правил освобождённый от тела, но слишком почтенный, чтобы гоняться за Маргаритой и Николаем, васюганский Болотный Дух… И мы с восторгом показывали капитану свежие приметы чувств и событий невероятных, но поучительных, а Корягин стоял рядом, и он всё это видел и слышал, а потом ушёл к себе в каюту.

К тому времени, когда прилетела «Казанка», принесла Маргариту, механика и пол-ящика водки, и мы все уселись за длинный стол в светлом и просторном салоне теплохода, Корягин нарисовал великолепный диплом, в котором Николаю присваивался титул Отважного Капитана, а буксиру имя: «Прекрасная Маргарита». К концу застолья диплом обрёл все полновесные атрибуты своей действительности: подписи всех свидетелей и членов аттестационной комиссии, жирные пятна и отпечатки пальцев, но что придавало диплому особую весомость, так это случайно убитые и размазанные по нему комары.

Вечером следующего дня я сидел на пороге своего дома и смотрел, как уходит от меня «Прекрасная Маргарита» и вспоминал какие прошлой зимой стояли лютые морозы, что даже Григорию надоело быть призраком, он плюнул на свой особый статус и жил у меня.

Так вот… в конце декабря к нам пришёл Великий Охотник. Он шёл по ужасному морозу несколько дней, потому что от нас до его зимовья было больше сотни километров.

Он пришёл, поздоровался, снял шапку и рукавицы, уселся в своей лисьей шубе за стол и долго, и печально разглядывал узоры на клеёнке, пятна от фонаря и круги, оставленные когда-то кастрюлей или горячей сковородой. Потом он достал папиросы «Север», вытряхнул из пачки одну, прикурил её от фонаря, глубоко затянулся и пустил в потолок струю ярко-зелёного дыма.

Мы с Григорием переглянулись и поняли, что Великий Охотник чем-то сильно расстроен. На столе стоял стакан. Григорий достал из комода флакон одеколона «Русский лес» и вылил всё в стакан. Великий Охотник задумчиво взял стакан с одеколоном в руки, выпил и снова затянулся дымом папиросы, но на этот раз он выдохнул нормальный белый дым.

Он так и просидел за столом всю ночь, даже ни разу не пошевелился.

Единственное, что ещё сделал Великий Охотник, так это попросил Григория покормить его собак. Рано утром он нас разбудил и сказал, что нужно идти в Колпашево за инструментами, потому что там, откуда он пришёл, из-за сильных морозов лопнула большая труба, и нефть раковым пятном уже расползается по телу его Родины, и надо срочно всё это дело исправлять.

Я посмотрел на Великого Охотника и увидел, что иней на его бороде так и не растаял за ночь.

Когда мы прибежали в Колпашево, то сильно потеплело, и густо повалил снег, а пока мы собирали всё необходимое для ремонта трубы, разыгралась такая пурга, что Акулинин заявил, что по такому воздуху лететь нельзя — он густой как кисель, разве что, можно попробовать плыть.

Тут я вспомнил, что «Прекрасная Маргарита» с осени ремонтирует днище, значит её не надо будет выкалывать изо льда, и мы рванули к Отважному Капитану. Нам крупно повезло: Николай ещё не принимался за ремонт, и поэтому двигатели буксира не были разобраны. Мы быстро погрузили своё снаряжение на судно, и Николай запустил дизеля.

Это было поистине героическое плаванье: корабль мотало как щепку, снежные волны поднимали нас то к самым звёздам, то с треском и грохотом бросали на лёд Великой Реки, но Отважный Капитан твёрдо стоял за штурвалом и не сбавлял ход даже на самых крутых поворотах реки.

Чтобы не задохнулись дизеля, мы с Григорием большими деревянными лопатами непрерывно отгребали снег от воздухозаборников в машинное отделение, а Великий Охотник стоял на носу и напряжённо всматривался в пургу — там, в снежной круговерти, его собаки бежали вперёд: они разнюхивали и прокладывали для «Прекрасной Маргариты» зимний фарватер.

Но, когда мы уже шли по Парабели, то на одном из крутых поворотов этой самой таинственной в мире реки, свирепый снежный шквал всё-таки подкараулил буксир, он подхватил его и швырнул так безжалостно, что из-под обоих винтов «Прекрасной Маргариты» полетели куски и щепки от могучих деревьев, и мы грохнулись на лес.

Вот тут я увидел собак Великого Охотника. Снежный шквал поднял их так высоко, что они, казалось, растянувшись цепочкой по небу, крались к луне, и прокладывали курс уже не нам, а какому-то сказочному небесному кораблю. Первым шёл Артур, за ним Карл и замыкала цепочку Гера. И тогда Великий Охотник по очереди обнял каждого из нас, горестно посмотрел, на «Прекрасную Маргариту», махнул рукой, надел лыжи и пустился догонять своих собак. И тогда я сказал следующие слова:

Я всё ещё глядел в след Великому Охотнику, а Григорий тем временем сходил в каюту и принёс мандолину. И когда, в вой пурги, словно усталый путник, вошёл голос Григория, вместо коня, в поводу, словно горе, ведя за собой прекрасную мелодию, точнее горячую, чудесной чистоты молитву, над тайгой просияло. И спустился к нам с небес ангел: лик его был прекрасен и чист, а взгляд ужасен. Потому что ни одно человеческое сердце не способно вынести взгляда этого, не превратившись в золу или пепел.

И сказал нам ангел такие слова: «Вы, случается, отважны и дерзки. Плохо, что безумны, Зачем вы ополчились на всю вселенную зла и печали? Кто вас уполномочил? Да ещё, вам почему-то жалко, что придётся умереть… Потому то и боитесь, что жадны. Вам жалко всего: даже своих нелепых страстей. Пока вы ещё живы, и на Земле — чувствуете, ощущаете этот лютый мороз, задыхаетесь от силы и ветра, оглохли от воя пурги, и утонули в бездонном море снега, и всё вам — боль и наслажденье, а умрёте ничего не будет. Но в этот раз я возьму одного, а остальные вернутся назад.» И он махнул рукой и неведомая сила подхватила нас вместе с буксиром и в мгновение ока мы оказались на окраинах Колпашева, а пурга сразу стихла.

Николай вышел из рубки, попрощался с нами и пошёл домой. А мы с Григорием глянули друг на друга и сразу поняли, что наступил момент истины.

Что меня в тот момент волновало?