Ллойд Джонс - Мистер Пип

Он все читал, а мы продолжали слушать. Прошло какое-то время, прежде чем он остановился, но когда он взглянул на нас, мы сидели, ошарашенные тишиной. Поток слов прекратился. Постепенно мы вернулись в свои тела и жизни.

Мистер Уоттс закрыл книгу и поднял ее в руке, как священник. Мы видели, как он улыбается.

— Это была первая глава романа «Большие надежды», который, между прочим, является величайшим романом величайшего писателя девятнадцатого столетия, Чарльза Диккенса.

Теперь мы чувствовали себя глупыми курами, думая, что нас познакомят с кем-то по имени мистер Диккенс. Хотя, возможно, мистер Уоттс и догадывался, что происходило в наших головах.

— Когда вы читаете книгу великого писателя, — сказал он, — вы знакомитесь с этим человеком. Так что вы вполне можете сказать, что встретились с мистером Диккенсом на страницах книги. Но вы пока его не знаете.

Одна из младших девочек, Мейбл, подняла руку, чтобы задать вопрос. Поначалу мы думали, что мистер Уоттс не заметил ее, потому что он прошел мимо поднятой руки Мейбл.

— Буду рад вопросам. Я не всегда смогу ответить на них, помните об этом, — произнес он. — И еще, когда вы поднимаете руку, чтобы задать вопрос, не будете ли вы так добры называть свое имя.

Он кивнул в сторону Мейбл. Похоже, она не поняла, что только что сказал мистер Уоттс, потому что начала сразу с вопроса, пока мистер Уоттс не остановил ее в середине предложения приподнятой бровью, что впервые за двадцать четыре часа напомнило нам о его прозвище.

— Мейбл, мистер Уоттс, — сказала она.

— Хорошо. Рад познакомиться, Мейбл. Очень славное имя, — ответил он.

Мейбл просияла. Она выскочила из-за парты. Потом заговорила:

— А когда мы сможем сказать, что узнали мистера Диккенса?

Мистер Уоттс поднес два пальца к подбородку. Мы смотрели, как он задумался на мгновение.

— Это очень хороший вопрос, Мейбл. На самом деле, моим первым ответом было бы то, что на твой вопрос нет ответа. Но я постараюсь ответить. Кто-то из вас узнает мистера Диккенса, когда мы закончим читать книгу. В книге пятьдесят девять глав. Если я буду читать по главе в день, это значит пятьдесят девять дней.

Трудно нести такие новости домой. Мы встретились с мистером Диккенсом, но мы его пока не узнали, и не узнаем еще пятьдесят девять дней. В тот день было десятое декабря 1991 года. Я быстро посчитала — мы не узнаем мистера Диккенса до шестого февраля 1992 года.

В тропиках ночь наступает быстро. Не остается даже и воспоминания о только что прошедшем дне. Вот вы видите собак — тощих и убогих. А через минуту они превращаются в черные тени. Если у вас нет свечей или керосиновых ламп, быстрое наступление ночи похоже на попадание в темную камеру, из которой нет освобождения до рассвета.

Во время блокады мы не тратили горючее и свечи. Но когда повстанцы и краснокожие стали рубить друг друга, у нас появилась еще одна причина скрываться под покровом ночи. Мистер Уоттс подарил нам, детям, другой мир, в котором мы проводили ночи. Мы могли сбежать в другое место. Не важно, что это была викторианская Англия. Оказалось, туда было легко попасть. Только чертовы собаки и петухи пытались удержать нас здесь.

К моменту, когда мистер Уоттс закончил читать первую главу, мне уже казалось, что со мной говорит этот самый мальчик, Пип. Мальчик, которого я не могла видеть, чтобы дотронуться, но знала на слух. Я нашла нового друга.

Самым удивительным было то, как я нашла его — он не сидел на дереве и не куксился в тени, не плескался в одном из горных ручьев, он был в книге. Никто не говорил нам, детям, поискать друга в книге. Или что можно влезть в шкуру другого человека. Или отправиться в другие места с болотами, и где, как нам слышалось, плохие люди говорили как пираты. Думаю, мистеру Уоттсу нравились разговорные части. Когда он говорил за героев, он становился ими. Это еще одна вещь, поразившая нас — пока мистер Уоттс читал, он будто исчезал. И мы все забывали, что он в классе. Когда Мэгвич, беглый каторжник, угрожал вырвать Пипу сердце и печень, если Пип не принесет ему еды и пилу для кандалов, мы не слышали мистера Уоттса, мы слышали Мэгвича, все было так, словно каторжник был с нами в классе. Нам нужно было всего лишь закрыть глаза, чтобы убедиться.

Было много такого, чего я не понимала. Ночью я лежала на циновке и думала, какие они — болота; что такое провизия и кандалы? По звучанию слов я представляла, что это могло быть. Болота. Я размышляла, похожи ли они на зыбучие пески. Я знала о зыбучих песках потому, что человек с шахты утонул в них, и его больше никто не видел. Это случилось несколько лет назад, когда шахта еще работала и белые ползали по Пангуне, как муравьи по трупу.

Мистер Уоттс подарил нам еще один кусочек мира. Я обнаружила, что могла возвращаться туда так часто, как мне хотелось. А еще я могла выбрать любую часть истории. Я не думала об услышанном как об истории. Нет. Я слышала, как кто-то рассказывал о себе, и что все это произошло на самом деле. Я все еще только раскрывала для себя мои любимые моменты. Один из самых любимых — Пип на кладбище, в окружении могильных камней своих родителей и пятерых мертвых братьев. Мы знали о смерти — мы видели тех младенцев, похороненных на склоне холма. У меня с Пипом было еще кое-что общее: мой отец уехал, когда мне было одиннадцать, так что ни он, ни я почти не знали своих отцов.

Я видела своего, конечно, но тогда я знала его, как ребенок знает своего родителя — что-то вроде грубого наброска, раскрашенного одним-двумя цветами. Я никогда не видела отца испуганным или плачущим. Никогда не слышала, как он признается, что был не прав. Я понятия не имела, о чем он мечтал. Однажды я видела улыбку, приклеенную к одной щеке и печаль — к другой, когда мама орала на него. Теперь он уехал, а мне остался всего лишь отпечаток — отпечаток мужского тепла, больших рук и громкого смеха.

Форма букв на могильном камне подсказывала Пипу, что его отец был «квадратным, тучным, темным мужчиной с курчавыми черными волосами».

Вдохновленная примером Пипа я старалась нарисовать портрет моего собственного отца. Я нашла кое-какие примеры его почерка. Он писал маленькими заглавными буквами. Что это говорило о нем? Он хотел быть заметным, но не слишком? Но у него был такой взрывной смех. Я спала в одной комнате с мамой, и той ночью спросила ее, был ли папа счастливым человеком. Она ответила: «Всегда не вовремя, хотя обычно после того, как выпьет».

Я спросила, считает ли она его «тучным человеком». В темноте я почувствовала, как она приподнялась на локте.

— Тучный! Откуда такое слово, девочка?

— От мистера Уоттса.

— Пучеглазый. Как же, — сказала она, укладываясь снова.