Василий Алексеев - Невидимая Россия

— Как бы не опоздать, а то чего доброго, недостанется, — ехидно подмигнул Борис.

— На другой день прихожу в этот же ресторан, — продолжал инженер, — смотрю, скатерти убраны и, вместо них, клеенки постелены. Прямо стыдно стало, а ведь все офицеры были.

— Ничего не поделаешь, — грустно заметил Павел, — старую интеллигенцию разгромили в начале революции, новую Ежов и Ягода уничтожили больше, чем на половину, ну а самоновейшая не успела приобрести никаких культурных привычек.

— А что говорят о войне в армии? — обратился Борис к инженеру.

— Против немцев пока никаких выпадов не заметил, но сами солдаты и офицеры прекрасно понимают, что в случае разгрома Англии и Франции, столкновение с Гитлером неизбежно.

— Ну, а каково отношение к немцам? — опять вернулся Борис к больному вопросу.

— Всякому в душу не влезешь. Сам я пораженец при любых условиях, а армия вообще за советскую власть воевать не хочет, но немцев по традиции еще 1914 года не любят. При таком переплете трудно что-нибудь предсказывать.

Промучив все лето допросами, Павла, наконец, оставили в покое. Потерявший терпение следователь стукнул кулаком по столу и тихо, устало прошипел: — Ну, ладно, иди, если не хочешь, но из Москвы мы тебя всё равно вышибем.

— Вышибай, если можешь, — ответил Павел примирительно, — а пока подпиши пропуск, я спать пойду.

Холодное октябрьское небо выглядело из-за высоких серо-голубых стен темных домов. Было около часа ночи. Не хотелось ни думать, ни чувствовать. Силы иссякли. Походить бы так по ночному, гулкому городу, отдохнуть… Оля, бедная, ждет, молится, боится, что арестуют, надо ее хоть немного утешить. Павел зашагал по улице. Может быть, скоро опять расстанусь со столицей, приближается праздник октябрьской революции — надо хоть раз сходить посмотреть, что из себя представляет демонстрация на Красной площади… может быть, сумею уловить настроение толпы. Выгонят — никогда больше не увижу: всё-таки, как никак, фрагмент из истории России.

Демонстрация в честь годовщины октябрьской революции, проходившая по Красной площади со стороны города в направлении к Москва-реке, начиналась сразу же после военного парада, в 12 часов дня, и затягивалась, обычно, до 5–6 часов вечера.

С 9 часов утра центр города оцеплялся милицией, движение городского транспорта прекращалось, а участники демонстрации должны были в это время находиться уже на местах сборов своих учреждений и предприятий. Павел шел со стороны Москва-реки через Каменный мост. Было начало десятого часа. На набережной он натолкнулся на цепь милиции. Милиционеры стояли серые, важные, молчаливые и безжалостные, в новых шинелях и белых перчатках, сплошной цепью, с интервалами шагов в десять.

— Вы куда, товарищ?

Павел, со свойственной каждому советскому человеку настойчивостью, попытался пройти мимо цепи.

— Я иду на демонстрацию, я…

— Здесь проход закрыт, можете идти налево.

Налево, вдоль набережной, насколько можно было разглядеть, стоял сплошной ряд милиционеров. В кои-то веки собрался на демонстрацию и не пропускают, — подумал с раздражением Павел. В это время рядом с ним прошла пожилая женщина, показывая паспорт, она жила в доме напротив и ее пустили. Павел отошел в сторону, постоял несколько минут и, когда милиционер, с которым он только что разговаривал, отвернулся, подошел к цепи с другого края моста и сказал:

— Я иду вон в то парадное.

Молодой, широкоплечий блюститель порядка посмотрел на него в нерешительности и уже хотел не пускать, но в этот момент Павел шмыгнул мимо и сразу скрылся за дверью. После этого ему оставалось только постоять немного на темной лестнице, незаметно выйти и направиться на Зубовскую площадь к месту сбора своего учреждения. На демонстрацию и то с хитростью, — думал он, шагая по улице Кропоткина, бывшей Пречистенке. Внутри оцепления можно было ходить беспрепятственно. Из-за отсутствия трамваев и автобусов улицы казались странно пустыми и праздничными; народу было много. Из многочисленных громкоговорителей лились хриплые марши и песни. Дома были украшены флагами, портретами вождей и лозунгами, написанными белыми буквами на красном дешевом кумаче.

Встречавшаяся молодежь заметно была увлечена шумом, маршами, красными флагами и ожиданием чего-то. Мимо прошло несколько оживленно болтающих школьниц старших классов, украшенных красными ленточками и всевозможными значками, начиная с ГТО, кончая комсомольскими металлическими флажками с буквами КИМ. Павла всегда отталкивала советская зеленая молодежь, если она бывала в массе. Ритм песен, шумные возгласы — всё это ему казалось искусственно бодрым, нервным и неестественным, всё это было рассчитано на то, чтобы не дать сосредоточиться, создать искусственный подъем и увлечь в направляемом скрытой волей порыве. Молодежь охотно отдавалась этому, и если и не была действительно счастлива, то в массе не замечала своего несчастья. Люди среднего возраста и пожилые шли усталые и озабоченные.

Не без труда Павел отыскал свое учреждение.

— Товарищ Истомин! — с деланным весельем закричал, увидя его, заведующий отделом кадров. Он был все в той же неизменной кожаной куртке и в кепке на голове, — присоединяйтесь скорее к нашему коллективу.

— Мерзавец, — подумал Павел, — ты бы лучше поменьше доносил.

Главный редактор, массивный, толстый, в прекрасно сшитом пальто, выглядел издали старорежимным барином; около него суетились две секретарши, Антонина Георгиевна прохаживалась в стороне с независимо мрачным видом.

— Что вы для праздника такая задумчивая? — громко крикнул ей начальник отдела кадров.

— У меня грипп, — ответила она сухо.

— Хорошо, что пришли, — услышал Павел над ухом вкрадчивый голос. Это был его соработник Феонов, полнеющий лысоватый мужчина с лоснящейся физиономией и редкими зубами, через которые, когда он говорил, брызгала слюна.

Павел не нашелся, что ответить: он знал, что этот жирный, преуспевающий карьерист заинтересован в нем, как в дешевой рабочей силе, и поэтому следит за его лойяльностью в отношении советской власти.

На доме, около которого они стояли, красовался портрет Сталина с девочкой на руках; Сталин ласково улыбался из-под щетинистых усов и улыбка его походила на оскаленную пасть волка, готовящегося проглотить Красную Шапочку.

Пронзительный ветер прямо препятствовал веселью, он рвал с древков знамена, поднимая столбы пыли и нес в злом вихре бумагу от бутербродов, окурки и обрывки плакатов. Весь бульвар и оба тротуара были полны толпой: надо было дожидаться в течение нескольких часов очереди, чтобы демонстрировать свою мощь и преданность вождям революции.