Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

Ему пришлось отхлебнуть из фляжки с водой — видно, горло пересохло от беспрерывного говорения. Большеголовый, широкогрудый, он был сдержан и величав, как египетский саркофаг, формой своей повторяющий заключенную внутри его мумию. Но несомненное сходство с лошадью тоже присутствовало.

— Но все же вы не объяснили, почему человек ваших способностей плотничает на корабле.

— Здесь я могу продолжать свои эксперименты.

— Вы хотите сказать, что образцы полученной протоплазмы плавали на «Макманусе»?

— Именно так.

— А сейчас они очутились в океане?

— Конечно.

— И что теперь будет?

— Не знаю. Это один из моих последних образцов, далеко превосходящий первые.

— Что, если с него начнется новая цепь эволюции?

— Не исключено. Что ж тут такого?

— Но это может привести к какой-нибудь страшной катастрофе. Вы, ученые, должно быть, не понимаете, как опасны эти ваши вмешательства в природу! — воскликнул я, охваченный гневом. — Вашими экспериментами и атмосферу можно сжечь, и все живое потравить газом!

Поразительно, но он не усомнился в подобной вероятности.

— Разве можно допустить, чтобы кто-то вершил судьбу всей природы, предоставить ему власть над мирозданием! — вскричал я.

— Ну, шансов, что мир погибнет по чьей-то прихоти, не много. — И вместо того чтобы продолжить разговор, он погрузился в раздумье.

Бейстшоу часто так задумывался, словно меня и вовсе не было рядом. На лице его отражалась мысль — мрачная и одновременно притягательная. Она и меня увлекала своей непредсказуемостью, заставляя гадать, над чем же он там размышляет. Он по-прежнему исподтишка наблюдал за мной, фиксируя каждое движение, но временами надолго замолкал, каменея, превращаясь в недвижную и безответную глыбу, неподатливый кусок металла. И тогда я начинал волноваться.

Проходили дни, а молчание не прерывалось. Странная, поразительная перемена: вначале не закрывать рта, ошеломляя потоком слов, и вдруг замолчать, замкнуться в себе. Какая там скука! Если так пойдет, то скоро и я окоченею и стану таким же жестким, как древесина нашей шлюпки. Но я и сам был виноват. «У тебя лишь один собеседник, с единственной душой в мире ты можешь сейчас общаться, так в чем же дело? Почему ты не знаешь, как завести разговор? Душа твоего ближнего схожа с твоей, ведь лев подобен всем прочим львам, а здесь вас всего двое и можно говорить начистоту и о самом главном. А ты мнешься, и это, между прочим, большое твое упущение».

Лежа ночью на дне шлюпки, я увидел странный сон: плоскостопая и курносая старуха в шлепанцах клянчила у меня милостыню. Я поднял ее на смех:

— Ах ты, старая пьяница! У тебя же сумка набита банками с пивом! Слышно, как они там звякают!

— Нет, это не пиво, это жидкость для мытья стекол, швабры и прочее, нужное мне для работы. Ведь я дала обет каждый день мыть во славу Божию сорок — пятьдесят окон. Так неужели и продыху не знать: дай денежку, помоги!

— Ладно, ладно, — забормотал я, улыбаясь в предвкушении собственной щедрости. Помимо прочего меня радовала встреча с чикагским Вест-Сайдом и его обитательницей. Я сунул руку в карман, намереваясь дать ей немного мелочи. От природы я не то чтобы скуп, но иногда проявляю экономность. Однако, к моему удивлению, вместо денежки на пиво я протянул ей на ладони по монетке разного достоинства: в полдоллара и в четверть, десятицентовик, пятицентовик и пенни — в общей сложности девяносто один цент, которые и перекочевали ей в руку. И тут же пожалел об этом, поскольку милостыня оказалась непомерно велика. Однако досада моментально сменилась гордостью за собственные щедрость и благородство. Уродина рассыпалась в благодарностях — она была настоящей карлицей, непропорционально широкой пониже спины.

— Что ж, отдохни малость от своих окон, — сказал я. — А у меня вот нет ни одного окошка, которое я мог бы назвать собственным.

— Тогда пойдем, — участливо пригласила она. — Угощу тебя пивом.

— Нет, спасибо, мать, времени нет. Но все равно спасибо! — Я почувствовал симпатию к этой женщине и в благостном порыве дотронулся до ее затылка, желая погладить старуху по голове, и меня вдруг пронзило восхищение. — У тебя потрясающие волосы.

— Почему бы и нет, — негромко произнесла она, — если других дочерей Евы Господь наделяет такими же. — Грудь мою переполнял непонятный восторг. — Да пошлет тебе истину милостивый Господь, — сказала карлица, удаляясь в прохладу пивного погребка.

Я вздохнул и нехотя проснулся. Звезды мерцали. Бейстшоу спал сидя, в неловкой позе. Я пожалел, что нельзя немедленно поделиться с ним увиденным во сне.

Но вместо задушевной беседы и доверительности следующий день принес нам противоборство.

Бейстшоу утверждал, что суша близко, — он видел береговых птиц, водоросли и плавающие в воде ветки. Я ему не верил. К тому же и цвет воды переменился, убеждал он меня, — она стала желтее. Однако я этого не находил. Он давил на меня своей эрудицией — мол, он ученый, изучал морские карты, направление течений, производил расчеты и наблюдал все признаки близкой суши. Это именно так. Но я упорствовал в своем неверии, боясь преждевременно радоваться, чтобы не столь горьким было разочарование, в случае если он ошибается.

Но настоящая беда разразилась, когда в западной стороне горизонта я вдруг увидел корабль. Я стал кричать к прыгать, махая в воздухе рубашкой. В неистовом возбуждении я бросился за дымовой шашкой. Все сигнальное оборудование я содержал в порядке, то и дело перечитывая инструкции. И теперь, дрожа от волнения, потными руками неуклюже зажигал шашку.

Между тем Бейстшоу со всей присущей ему невозмутимостью спросил:

— Зачем вы собираетесь сигналить?

Черт! Парень, кажется, не хочет, чтобы его спасали! Он намерен упустить такой шанс!

Повернувшись к нему спиной, я пустил на воду шашку. В голубое небо начал подниматься черный дымок. Я продолжал неистово махать рубашкой. Я уже чувствовал, как меня обвивают руки Стеллы, как она утыкается лицом мне в плечо. И в то же время сердце мое полыхало черной злобой к этому полоумному Бейстшоу, сложа руки сидевшему на корме. Бездействие его было возмутительным!

Но корабль на горизонте исчез — видимо, воображение сыграло со мной злую шутку. Я был обескуражен и подавлен усталостью, которую впервые ощущал так остро. И когда надежда, поманив меня, исчезла, погрузив во мрак еще более кромешный, произошло то, чего я так боялся.

— Мне не хочется огорчать вас объяснением, что это всего лишь ваша галлюцинация, — сказал он мне, потному и обессилевшему.

— Ах ты, несчастный слепец! — вскричал я. — Ты же не мог разглядеть корабль, а он был, был на горизонте!

— Очки корректируют мое зрение до ста процентов, — возразил он, и педантизм этого ответа разъярил меня до последней степени.