Лоренс Даррел - БУНТ АФРОДИТЫ NUNQUAM

Маршан довольно хохотнул.

— Можете получить тут всё, что только есть на земле, — проговорил он, сверяясь с панелью.

Появились другие изображения — опять рука в перчатке, двигавшаяся в матке, словно совершая таинственный священный обряд.

— Обезьяне была сделана анестезия, после чего её вскрыли и влили довольно много фиксирующего раствора Буйна на матку и вокруг in situ . Между тремя и семью минутами все кровеносные сосуды были пережаты, а матка удалена…

— Гм, — не удержался я, — пожалуй, если так пойдёт дальше, мне лучше быть дома с женой и детьми.

Маршан рассмеялся и включил что-то наугад; на сей раз появилась странная сюрреалистическая картинка с тремя мужчинами в белых халатах, которые стояли вокруг накрепко привязанного к доске и висящего над водой тюленя. Бедное животное было в ужасе и сражалось, сколько хватало сил, вращая налитыми кровью глазами и издавая дикие стоны сквозь длинные шелковистые усы. Один из мужчин прижимал к нему стетоскоп и говорил что-то неприятное об уровне молочной кислоты. Потом блок повернулся, и хитроумное приспособление исчезло из поля зрения. Один поворот ручки!

— Хватит, — проговорил Маршан. — Я всего лишь хотел показать вам, чего мы достигли.

В математическом секторе с потолка свешивалось около сотни подвижных конструкций, и они медленно вращались на сквозняке; крошечный планетарий, земной шарик и один Бог знает, что ещё. Узнав, что бальзамировщики-экспериментаторы взяли выходной и кабинеты закрыты, Маршан был раздосадован.

— Ужасно неприятно, — сказал он. — Наверно, они поехали в город за трупами. Совсем непросто добывать их. Нельзя же представителям такой приличной организации, как наша, похищать трупы из «Бёрк энд Хэар».

Почему бы и нет, подумал я, старина Джулиан непременно так и сделал бы. (Чарлок, нечего легкомыслинничать.) Как бы то ни было, нам ничего не оставалось, как идти дальше и посетить собственный сектор Маршана, который в будущем должен был стать и моим тоже. Пока ещё ему не дали определённого названия, разве что между собой именовали «Экспериментальной студией Б».

Несомненно, Маршан специально приберегал свою «студию» напоследок, считая её самой интересной, — так оно и было. Сначала он отпер две двери, потом украдкой запер их за нами, своим жестом напомнив мне Рэкстроу в «Паульхаусе». С высокими потолками, светлая, просторная студия, почти как ангар для маленьких самолётов, приветствовала нас мягким покачиванием белых шёлковых занавесок. Здесь стояла абсолютная тишина!

Кроватью ей служил длинный белый операционный стол со сверкающими трубчатыми конструкциями из стали. Она лежала неподвижно и напоминала экспериментальный самолёт (пока не рассекреченный): её укрывал с обеих сторон свисавший до пола мягкий парашютный шёлк. Тем не менее очертания тела внушали иллюзию целостности — невскрытый труп, женщина, кукла.

— А вы говорили, что она не собрана, — сказал я Маршану, и он даже захихикал от удовольствия.

— Ещё не всё сделано, чтобы включить её, но мне хочется показать вам, какой она должна быть, однако по кусочкам, чтобы вы не видели соединения. Аккумулятор ещё не вставлен, однако проверить работу нашей замечательной пластиковой мускулатуры мы сможем.

Маршан произвёл в углу несколько таинственных действий, включил сильные, почти как театральные софиты, лампы над телом и, робко улыбаясь, поманил меня к столу, после чего поднял шёлковую ткань и открыл её лицо. Невероятно, я смотрел на мёртвое лицо Иоланты — модель была настолько неотличима от реальной Иоланты, что я вздрогнул от изумления, хотя и ожидал чего-то подобного. Но особенно поразило меня совершенство её свежей влажной кожи.

— Потрогайте, — сказал Маршан.

Я коснулся пальцем её щеки:

— Она тёплая.

Маршан рассмеялся:

— Ну конечно же, она ещё и дышит, смотрите.

Немного раздвинулись губы, и на ясном лбу появилась озабоченная морщинка. Стало быть, её что-то смутило во сне. Я видел настоящую кожу, правда, настоящую человеческую кожу. Можно было подумать, что живую Иоланту положили на операционный стол и усыпили.

— Иоланта! — прошептал я, и она пошевелила губами, словно отвечая мне, но не произнесла ни звука.

Со счастливым самодовольством Маршан наблюдал за моим смятением, за моим испугом.

— Шепните ещё что-нибудь, и она проснётся, — сказал он, и я, осознавая и свою непоследовательность, и своё недоверие, позвал:

— Дорогая, проснись, это я, Феликс.

Несколько мгновений не происходило ничего, а потом её лицо как будто изменилось, и она вздохнула, просыпаясь. Затрепетав, медленно открылись ресницы.

— Проклятье, — вырвалось у Маршана. — Мне же говорили, что взяли глаза на переделку. А у меня вон из памяти. Прошу прощения.

Я же, как заворожённый, вглядывался через пустые глазницы модели в её череп, заполненный хитроумными сплетениями разноцветных проводов, куда более тонких, чем самые тонкие нитки. Маршан протянул руку и ладонью закрыл ей глаза, как закрывают глаза покойникам; а меня от острого волнения даже затошнило.

— Глаза там, — сказал он, показывая на стеклянную мисочку, в которой глаза богини плавали в какой-то слизи — гуммиарабике? Они были похожи на устриц — неузнаваемые, как почти все знаменитые глаза, потому что лишились своего контекста.

Ах, Осирис, нам надо хлебов и рыбы; ох, Шалтай-Болтай, нам опять надо собрать тебя воедино. Однако Маршана раздосадовала эта пустячная неприятность, и он натянул простыню ей на лицо. Тем не менее он продолжил демонстрацию и показал мне бедро и лодыжку — я увидел безупречно прекрасную ногу, прямо сказать по-боттичеллиевски элегантную, и в то же время тёплую, живую на ощупь, дышащую ногу, если так можно выразиться.

— Конечно, самым интересным было играть с поверхностью, с украшением, поскольку нам было приказано ориентироваться на известный образец. Но её кожа, старина, так же прекрасна, как живая, и наверняка долговечнее. Должен признать, что придуманный вами нейлоновый карандаш просто божий дар.

Итак, я придумал нейлоновый карандаш — интересно, что это такое?

— И о нём вы тоже забыли, — заметил он. — Это был всего лишь намёк, но мы не пропустили его мимо ушей. Смотрите, мой дорогой друг.

Он взял острый скальпель и сделал длинный надрез на бедре, после чего открыл рану. Крови, конечно же, нет, опилок, как в старомодном пугале, тоже, а есть великолепно сплетённое из разноцветных проводочков и проволочек гнездо, причём всё уложено очень тесно, как икра в банке.

— Смотрите, — сказал он и взял толстый металлический карандаш, которым провёл по ране. — Очень удобно для срочных переделок — что бы мы без него делали? И быстро, и легко. Вы можете сами разрезать где-нибудь, где хотите, а потом сшить рану. Наш старина Феликс, — произнёс он с искренним восхищением.