Михаил Сидоров - Хроники неотложного

Время от времени мы заваливаемся в рокабильские заведения, где он отплясывает с какими-то наманикюренными особами и без конца покупает им пиво, всякий раз при этом возвращаясь домой в одиночку, мастерски разведенный случайными бойкими первокурсницами.

Да я его десять лет знаю — всегда таким был. Взрослый мальчик, романтик. Вместо того чтобы трахать девок, все еще поебень-траву ищет. Да ладно тебе — хороший ведь парень.

Да хороший, кто б спорил, не мужик только.

То есть? Нету в нем мужика — солидного мужика, понимаешь? Не чувствуется. Потому с ним и бабы не спят…

Вот когда я дискомфорт ощутил — когда эта старая муть всколыхнулась. Все та же песня: мужчына — эта кода дэньги есть! Как с ума посходили — не люди, а кассовые аппараты. Дешевый анекдот в принципе, и с ним под кого угодно, даже не за тридцать сребреников, а за рупь мелочью.

— Смотри, мальчик, как надо женщину обеспечивать. Золото, шуба и на курорт каждые праздники…

Это мне при всех Горгона сказала. Я за авансом зашел и на Принцесску в новой шубе наткнулся. В Хургаду она уезжала, Новый год с мужем встречать. Возле нее, как интеллигенция вокруг президента, восторженно пуськая, толпилось наше бабье — двуликое и опасное, как бинарный боеприпас.

— Ну, недорого стоит женщина, которую можно купить норковой шубой. А хочешь денег — иди в минетчицы. Ажурное белье под халатик и — опытная медсестра проведет медосмотр состоятельным господам.

— Ну, знаешь!

— Что— ну, знаешь? Думала, я твое хамство стерплю холопское? Тоже мне фаворитка королевы нашлась. Помпадур из кладовки!

Обиделась. Национальная черта: не задумываясь наносят оскорбление и ужасно обижаются на ответное. Бабы-бабарихи. Предел мечтаний: золото, шуба и на курорт каждые праздники. Накупят шуб, а носить боятся…

— Ну, что тут у вас?

Менты. Подняв воротники, воротят от ветра стылые лица с малиновыми ушами.

— Не у нас, а у вас. Подснежник.

Вытаскивая ноги из снега, подходят к телу и, ухватив его за руку, наполовину вытаскивают из сугроба. Присматриваются, бросают. Возвращаются.

— Наша, рыночная.

— Убитую у сквера припомнить не беруся. По наколкам Вера, а по шрамам Дуся, — цитирует Че. — Ну, раз ваша, тогда вам все карты в руки. Вот направление, желаю успехов в труде и ба-а-альшого счастья в личной жизни.

Хлопает дверью.

— Поблагодарить забыл за внимание.

— Да пошли они!

Девчонки рубят салаты. Холодильник забит мисками, бутылками и пакетами с соком, повсюду стоят тарелки с нарезанным. Феликс, сполоснув руки, пристраивается помогать, мешая в кастрюлях деревянными ложками и ловко выхватывая из-под лезвия колбасную обрезь. Входит Журавлев с кучей кружек. Кивает: — Здорово, Вень. — Привет, Сань, с наступающим… ты чего с кружками ходишь? — Да чаеманы, блин, задолбали — по всей станции кружки с сеном стоят. Ходишь и выливаешь, ходишь и выливаешь. — Ты с кем нынче? — Со Скво. Слушай, что мы сегодня видели! Передавали нарушняк [64] Нарушняк (жарг.) — острое нарушение мозгового кровообращения; иначе — инсульт. неврологам, а у них, в карете, архивная фотка в рамке — Ленин в Горках: в каталке, глаза навыкате, взгляд дикий… Наш пациент, говорят — атеросклероз, инсульт, энцефалопатия, деменция. Появляется Че с огромной кастрюлей в руках.

— Здорово, Санек, не виделись еще… Насть, холодильник открой.

— Ой, дайте попробовать, Феликс Аркадьевич.

— Одна попробовала — семерых родила.

— Да ладно вам. Одну ложку всего.

— Валяй… Сейчас поедем, мужики, два вызова поступило: ожоги и без сознания.

— Кто на ожоги?

— Не знаю еще.

Ночью, когда кипяток прорвал трубы и воздух в одночасье сделался горячим и влажным, из обжигающего тумана подвала вышло ОНО…

Мы молча смотрим, как на ступеньке подвальной лестницы, вцепившись в решетку, стоит человекоподобное существо. Оно мужского пола, абсолютно голое, с пузырями ожогов на изодранной расчесами коже. Черные точки ошпаренных паразитов, тонкие, похожие на веревки с узлами, конечности и огромные, выпирающие наружу, плоские кости. Бухенвальдский крепыш. Живой скелет из хроник Второй мировой.

Настенька опасливо жмется к нам с Феликсом — такого она еще не видела. Сзади тихо ахает вошедшая в подъезд тетка.

— Господи, кто это?

— Привет из рейха.

Вода залила ступеньку. Почувствовав ожог, оно равномерно, как насекомое, бьется всем телом о железные прутья. Пора уже что-то предпринимать.

— Бери его, Че.

— Решетку откройте.

Дворник, самоустранившись, сует ключи Феликсу; тот отпирает решетку и тянет цепляющееся за что попало существо наверх. Я спускаюсь помочь. Весит оно килограммов сорок. Кладем его на носилки.

— Садись, док, в кабину.

— Да ладно.

— Садись-садись, мы все сделаем. Да, Насть?

Настеньку передергивает. Феликс злодействует. Поливает новокаином стерильную простыню, протягивает ей — заворачивай! Существо продолжает хвататься за что ни попадя, Че бьет его по рукам, потом, заломав, кивает близкой от отвращения к обмороку Насте: давай!

— Подтыкай, подтыкай, а то галеры [65] Галеры (жарг.) — вши. поползут.

Они пристегивают тело ремнями.

— Держи его.

— Феликс Аркадьевич!

— Держи, говорю.

Настенька чуть не плачет. Феликс раскатывает бинт и фиксирует запястья существа к носилкам.

— Что ставим, Вень?

— Глюкозу с панангином — пусть капает, и анальгин с релахой, не быстро только.

Он еще заставляет ее поставить капельницу и только после этого отпускает ее в кабину.

— Садись, Вень, покурим.

Жарко, Джексон топит как следует. Мы отодвигаем форточку и закуриваем. В салон заглядывает Настенька:

— Что запрашивать, Вениамин Всеволыч?

— Мужчину неопределенного возраста; ожоги ног и спины, вторая степень, тридцать процентов; энцефалопатию, алиментарную дистрофию, педикулез.

— Ой, подождите, я не успеваю…

— На скорой, родная, «не успеваю» не катит, — влезает Че, — учись все с ходу запоминать, чтоб дважды не переспрашивать.

Она смотрит на него ультрамариновыми глазищами.

— Не смотри на меня так, Настенька. Я ведь это исключительно по любви говорю — другие могут и матом обсыпать, а мы у тебя с доктором добрые…

Настеньку, во всплеске какого-то запоздавшего идеализма, воткнул на скорую папа. На год. Пусть потрудится доча на благо общества. Боясь расстроить родителя, она честно тянула свой срок. Стройненькая, глазастенькая, невыносимо хорошенькая, Настенька выглядела среди всех наших мерзавцев словно яркая коралловая рыбка, попавшая в мутный, годами не чищенный аквариум с жабоподобными сомиками-говноедами. На беду, через некоторое время ей стало тут нравиться, и, в попытке уберечь красоту и молодость от непоправимого, Феликс беспощадно гноил милую, светловолосую, упругую, как дельфин, девочку…