Михаил Сидоров - Хроники неотложного

— Смотрю я на тебя, Че, и Петра Алексеича вспоминаю — как он в анатомичке заставлял бояр человечьи потроха в зубы брать.

— Это ты к чему?

— К тому, что она и так уйдет, незачем ей страшные Соломоновы острова демонстровать.

— Вень, я на таких, как она, во насмотрелся! — Феликс чиркнул большим пальцем над головой. — Ты ж знаешь, как их наше болото затягивает. Я тебе ее будущее как на блюдце могу расписать. Через месяц закурит, через два станет матом ругаться. Через год сделается независимой, взрывной, острой на язык язвой, причем снаружи это будет совсем незаметно. По великой любви выйдет замуж, а через месяц супруг обнаружит, что унижать себя она не дает и сама при этом может обосрать так, что ввек не отмоешься. Он немного потерпит и уйдет, а у нее к тому времени уже дите на руках. И из декрета на ставку семьдесят пять: «прощай, молодость!» называется.

Он глубоко затягивается.

— Ты посмотри на нее — она ж цветок! Ее ж бабье наше враз возненавидело за то, что кожа чистая, зубки белоснежные и грудки холмиками. Ты б слышал, что о ней в диспетчерской говорят…

Че замолкает. Я оглядываюсь. Нам снова светят потрясающие, как у Алферовой, глазищи.

— Дали академию, на Загородном.

— Ну, в академию так в академию. Давай, Жень, трогай.

Феликс цыркает слюной за борт.

— В Мариининский [66] Мариининский — здесь: правительственное здание в центре города. его надо. Вывалить на ступеньках, пусть полюбуются…

AmbulanceDream. Стойкая, как вера в загробную справедливость, и несбыточная, как обещанный коммунизм. Привезти на Исаакиевскую и сунуть под нос этим, с флажками на лацканах: нате, смотрите, сволочи!

— Не оценят.

— Ясное дело. К тому ж выходной нынче у всех…

Я уже и не помню, когда Новый год дома встречал; меня, после летних загулов, не спрашивая в новогодние праздники ставят. Можно, конечно, и первого, но первого хуже — целые сутки на синдром Оливье ездишь, рогами в землю домой приходишь. В Новый год веселей, потому я и вызвался. Фельдшером мне дали Настеньку, а Феликс к нам до кучи пристроился.

— Паспорт, страховой полис…

Регистраторша поднимает голову и, выпучив глаза, застывает, делая глотательные движения — ни дать ни взять жаба весной, только без пузырей за ушами.

— Ч-ч-что это?

— Это — оно.

— Военный?

Да-а, не приучены на Загородном к неожиданностям, не приучены. То ли дело на Клинической, шесть: тем что ни привези — бровью не поведут.

— Скорее военнопленный.

— Документы есть?

Поразительно.

— Мадам, он голый. Ни документов, ни наград.

— В разведку ходил, — вставляет Феликс.

— Как же мне его записать?

— Епт!

— Пишите: сэр Чарльз, принц Уэльский, инкогнито.

— А почему к нам?

Начинается. Для персонала приемников надо специальную форму ввести, с надписью на груди: Больница №… Приемное отделение. А ПОЧЕМУ К НАМ?

— Просто захотелось что-нибудь подарить вам к Новому году.

— Почему вы хамите?

Мысли у них — ход конем.

— Да, вроде не начинал еще.

Нет, зря вернулся. Холодно, темно, люди какие-то странные…

И когда вы только повзрослеете, Вениамин Всеволодович?

А никогда, Виолетта Викентьевна!

Не, все, хватит. Отработаю до весны и свалю в Марокко через Европу. Поиграю недельку в Париже, заработаю и в Испанию. До конца лета должно хватить, пусть они тут без меня за жизнь бьются…

— О чем задумался, док?

— В Африку хочу, Жень.

— А-а. А я в Калифорнию. Сколько себя помню, мечтал — с тех пор как серф [67] Серф — гитарный инструментал. Возник в Калифорнии в середине 50-х. Классика жанра — Miserloy, та самая, с которой начинается «Криминальное чтиво»: Everybodybecool — isrobbery! и понеслось… впервые услышал, в семидесятом.

— Сколько тебе тогда было?

— Десять. — Джексон поправляет маленькую репродукцию «Трех богатырей», на которой Алеша Попович, вместо лука, держался за подрисованный фломастером руль. — Тридцать лет прошло, с ума сойти.

— Лучше поздно, чем никогда.

— И я о том же. Все, брат, линяю.

— В Штаты?

— В Штаты трудно. В Канаду. Как раз документы подал, на днях.

— А родные?

— А чего родные… Я детдомовский, с женой в разводе, дочка замужем — свободен, как Каштанка. Права международные есть, корешок в Ванкувере фирму держит, устроюсь у него водилой на трак — и весь континент в кармане. Врубись: закат, асфальт, пшеница до горизонта и Джей Джей Кейл с компакта…

В свои сорок Женька не пропустит ни одной запыленной поверхности, непременно напишет на ней Queen или Doors.

— А что за корешок, Жень?

— Хохол. Служили вместе. В восемьдесят восьмом слил. Сначала сам фуры гонял, теперь свое дело открыл.

— Ну, вообще зашибись!

— Ага. Подругу себе найду, индианку, а плечевыми только негритянок брать стану. Ты с негритянкой спал?

— Доводилось.

— Вот видишь, а я ни разу. Не, хорош, сколько можно? Полжизни тут вермут топинамбуром закусывал, пора и честь знать.

— Дай-то бог, Женя, дай бог!

— Короче, ты понимаешь…

Большинству моих соотечественников вместо свидетельства о рождении надо «Мойдодыра» выдавать, с ламинированными страницами — чтоб служил дольше. Хоть бы перед Новым годом прибрались, что ли?

Седьмой час, а уже кривые, как сабли, язык ребром у всех поголовно. О скорой забыли напрочь, в помощи не нуждаются. Но признательны: готовят для нас коктейль — «девятку» с шампанским из грязных кружек. Отказываемся. Удивлены, навязывают. Поворачиваемся и уходим, оскорбляя гостеприимство. Дальше — театр. С брезгливостью лорда: дай им денег, и пусть, на х…й, валят. Пошел ты — сам вызвал, сам и давай! Переругиваясь, считают мелочь; мы тем временем начинаем спускаться. Спохватившись, переключаются: хабалят, кричат вслед матом. Идем обратно — запираются, угрожая из-за двери главой РУВД. Так и говорят: главой РУВД. Че делает им куб анальгина в замок [68] Куб анальгина в замок — акт возмездия; анальгин, высыхая, кристаллизуется, прихватывая штифты намертво, — труба замку, а если дверь металлическая, то вообще кранты — с болгаркой входить надо. .

Подъезд соответствующий: ссанье и окурки. Этажом ниже — шедевр. Метровыми буквами на стене: ПРОСТИ МЕНЯ, ПИДОРА, ЛИЗА! Феликс приходит в дикий восторг и выдает экспромтом стихотворение:

Неподдельное отчаяние, драматическая жестикуляция, слеза в горле — умеет. Джексон хохочет. Настенька улыбается. Я рассказываю про одно ножевое: невеста, накануне свадьбы, застала жениха со свидетелем, причем на последнем было ее свадебное платье. Сходила на кухню, взяла ножик и расчеркнулась, как Зорро, у суженого на спине. Тоже, кстати, тридцать первого было. Джексон замечает, что, судя по количеству закупаемого алкоголя, этот Новый год мы запомним надолго. Я в этом году уже запомнил Светлое Христово воскресенье: три ножевых и два огнестрельных. Наблюдал замечательную картину: пять утра, охреневший от трех операций подряд хирург трясет каталку и орет раненому: «С-с-сука! Сука!!!»