Гарольд Роббинс - Охотники за удачей

— Мне его не жаль, — горько сказал Норман. — После того что он сделал со мной.

Он достал из кармана сигару и сунул в рот, не зажигая.

— Он предложил тебе работу?

Дэвид кивнул.

— Какую?

— Вице-президент.

— Вот как? — заинтересованно спросил дядя, удивленно поднимая брови. — А кто президент?

— Дэн Пирс. Он будет снимать картины, а я займусь всем остальным — прокатом, кинотеатрами, управлением.

— Мальчик мой, я горжусь тобой! — широко улыбнулся Норман и хлопнул Дэвида по плечу. — Я всегда говорил, что ты себя еще покажешь.

Дэвид с удивлением взглянул на дядю. Он ожидал другой реакции. Более естественным было бы услышать обвинения в предательстве.

— Неужели?

— Ну конечно! — с воодушевлением отозвался Берни. — Чего же еще мне ждать от сына своей сестры?

Дэвид уставился на него.

— Я думал…

— Мало ли что ты думал! Что было — то прошло. Теперь мы сможем работать вместе. Я покажу тебе такой способ делать деньги, какой тебе и не снился!

— Делать деньги?

— Конечно, — Берни понизил голос до конфиденциального шепота, — неевреям с нами не тягаться. Никто ничего не узнает! Завтра я дам знать всем поставщикам о том, что старые договоры в силе. Только ты будешь получать двадцать пять процентов.

— Двадцать пять процентов?

— А что? — озабоченно спросил Берни. — Двадцать пять процентов тебе мало?

Дэвид промолчал.

— Ладно, твой дядя — не жмот. Пятьдесят.

Затушив сигарету, Дэвид подошел к окну и стал смотреть на парк.

— В чем дело? — забеспокоился дядя. — Пятьдесят — разве не справедливо? Ты ведь кое-что мне должен. Если бы не я, ты никогда не получил бы эту работу.

Дэвид проглотил горький комок в горле и обернулся.

— Я тебе должен? — гневно спросил он. — За те годы, когда ты гонял меня в хвост и гриву за тухлые триста пятьдесят в неделю? Каждый раз, когда я просил у тебя прибавки, ты плакался, что компания и так несет потери. И все это время ты откачивал по миллиону в год!

— Это совсем другое, — возразил старик. — Ты не понимаешь.

Дэвид рассмеялся.

— Я все прекрасно понимаю, дядя Берни. Я понимаю, что ты высосал из компании пятнадцать миллионов чистыми, которых тебе не истратить, даже если ты проживешь до тысячи лет. И тебе все мало!

— Ну и что в этом такого? Я их заработал и имею на них право. А ты бы хотел, чтобы от всего отказался только потому, что какой-то чужак дал мне отставку?

— Да.

— Ты на стороне этого… этого нациста? Против своей плоти и крови? — завопил старик, багровея от гнева.

— Мне не нужно вставать на чью-то сторону, дядя Берни, — негромко ответил Дэвид. — Ты же сам признал, что это больше не твоя компания.

— Но теперь ею управляешь ты.

— Вот именно. Я, а не ты.

— Значит, ты все оставишь себе? — возмутился Берни.

Дэвид молча отвернулся. На мгновение воцарилась тишина, а потом Берни с горечью сказал:

— Ты еще хуже, чем он. Он, по крайней мере, не обкрадывает родных!

— Оставь меня в покое, дядя, — сказал Дэвид, не оборачиваясь. — Я устал и хочу немного поспать.

Услышав звук хлопнувшей двери, Дэвид устало прижался лбом к оконному стеклу. Так вот почему старик не вернулся в Калифорнию после заседания правления. Он снова ощутил горький ком в горле.

С улицы донесся далекий звон. Дэвид повернул голову. Звук стал громче: карета скорой помощи повернула с Пятой авеню на Пятьдесят девятую улицу. Он отошел от окна, пытаясь избавиться от этого звона. Так было всю его жизнь.

Когда он сидел с отцом на козлах фургона старьевщика, он слышал только этот звук. Звон.

Колокольчики лениво позвякивали у него за спиной: усталая лошадь брела среди тележек, запрудивших Ривингтон-стрит. Нещадно палило знойное летнее солнце. Поводья неподвижно лежали в его ладонях: лошадь сама начинала двигаться, как только перед ней появлялся просвет.

— Старье берем!

Борода отца развевалась, глаза скользили по окнам в поисках клиентов. В старике ощущалось некое достоинство. Широкополая касторовая шляпа, привезенная с родины; полы черного длинного сюртука, доходившего до щиколоток; слегка помятый воротничок крахмальной рубашки, стянутый галстуком, большой узел которого находился под самым кадыком. Его лицо было бледным и холодным, в то время как Дэвид обливался потом. Казалось, плотный черный сюртук защищает отца от палящего солнца.

— Эй, старьевщик!

Дэвид первым увидел старуху, которая махала им из окна пятого этажа.

— Это миссис Саперштейн, папа.

— Вижу, — проворчал отец. — Ау, миссис Саперштейн!

— Это вы, мистер Вулф?

— Да, — крикнул старик. — Что у вас?

— Поднимайтесь, покажу.

— Мне не нужны зимние вещи, — крикнул отец. — Кто их купит?

— А кто говорил про зимние вещи? Поднимайтесь и увидите.

— Привяжи лошадь, — распорядился отец, указав на свободное пространство между двумя тележками, — и потом поднимайся за товаром.

Дэвид кивнул. Отец пересек улицу и исчез в подъезде. Дэвид остановил лошадь у обочины, привязал к пожарному гидранту, повесил торбу под ее унылую морду и пошел за отцом.

Дэвид в полутьме пробрался по коридору к лестнице. Остановившись у двери, он постучал. Ему сразу же открыли.

— Входи, входи.

Дэвид зашел на кухню и увидел отца, сидевшего за столом. Перед ним стояла тарелка с печеньем.

— Хочешь чаю, Дэвид? — предложила женщина, подходя к плите.

— Нет, спасибо, миссис Саперштейн, — вежливо ответил он.

Она достала красную жестяную коробочку с полки и тщательно отмерила в чайничек две ложки заварки. Налитый в стакан чай оказался почти таким же черным, как кофе.

Отец положил кусочек сахара в рот. Сделав первый обжигающий глоток, он открыл рот и сказал:

— А!

— Хороший, правда? — заулыбалась Саперштейн. — Настоящий чай. Как дома. А не тот, который пытаются продавать здесь.

Отец кивнул и снова взял стакан. Когда он поставил его обратно на стол, тот был уже пуст. Дань вежливости отдана, пора было приступать к делу.

— Ну что, миссис Саперштейн?

Но миссис Саперштейн еще не была готова говорить о деле. Она посмотрела на Дэвида.

— Какой славный мальчик ваш Дэвид, — сказала она. — Таким в его возрасте был и мой Говард. — Она взяла тарелку с печеньем и подала Дэвиду. — Возьми штучку. Я сама пекла.

Дэвид положил печенье в рот. Оно оказалось сухим и сразу раскрошилось во рту.

— Возьми еще, а то ты такой худой. Тебе надо есть.

Дэвид помотал головой.

— Миссис Саперштейн, — сказал отец. — Я — человек занятой, и уже поздно. У вас есть что-нибудь для меня?

Женщина кивнула, и они проследовали за ней через темный коридор в одну из комнат, где на кровати лежало несколько пар обуви, платья, мужские костюмы, рубашки и даже пальто.