Руслан Белов - Встретимся через 500 лет!

– Интересные сведения… – задумчиво посмотрел Пуаро на снежные рога. – Что-то в этом мне кажется чрезвычайно интересным…

– Может быть, вам вспомнился Пигмалион? – Гастингсу не хотелось возвращаться в свою комнату, после «Дома с Приведениями» ему казалось, что и она переваривает его еженощно.

– Пигмалион? Причем тут Пигмалион? – Пуаро спросил механически, он о чем-то думал.

– Помните, он без памяти влюбился в Галатею, высеченную им из камня. Если бы вы знали, как влюбился…

– Как?

– Он плакал и мучился подле нее. Он сочинял стихи и рассказывал чудесные сказки, покупал роскошные одежды и увешивал драгоценностями – она оставалась каменной. Он играл ей на лире и на свирели, он говорил ей комплименты, ласкал и целовал в уста – они оставались холодными. И вот однажды, не зная уже, что делать с этой женщиной, как оживить ее, он… он лег с ней в постель…

– Как с резиновой подружкой? Вы шутите, Гастингс?!

– Отнюдь, мой друг. Эта история, несколько в другом изложении, фигурирует во многих литературных источниках.

– Ну и как она отреагировала на это? На положение в постель?

– Отреагировала на положение в постель не Галатея, отреагировала чувствительная Афродита. Сжалившись, или предвидя будущее, она оживила мертвое, оживила каменную женщину. Как они жили дальше, я не помню, но интересно, что сексуальная помешанность Пигмалиона, или, если хотите, невоздержанность, перешла по наследству к шести его внучкам. Пять из них были изгнаны с Крита за проституцию, а одна, Мирра, обманом легла к отцу в постель. От этой связи родился Адонис, ставший со временем возлюбленным Афродиты.

– Что-то вы все о любви, да о любви, мой друг, – продолжая думать о своем, сказал Пуаро. – Не иначе, это кровяная колбаса заговорила в ваших жилах.

– Вы тоже ее пробовали, Пуаро, – отшутился Гастингс. – Держу пари, что именно из-за этого вы сейчас думаете о мадмуазель Генриетте.

– Людям моего возраста мысли о женщинах приходят преимущественно по утрам, а сейчас уже утро, причем воскресное. Но думал я о другом – за эту неделю я, к сожалению, набрал вес, и боюсь, на днях Рабле посадит меня на диету. Это повергает меня в ужас.

– Так сходите в баню попарьтесь, вес как рукой снимет.

– Сомневаюсь. Знаете, я лет так сорок назад сел на диету, строго, до грамма контролировал вес, но ничего не получилось, не смог потерять и фунта. Я даже подумал, что, вероятно, подпитываюсь солнечной или космической там энергией. И вот вчера, после разговора с Пелкастером, я зашел в библиотеку, чтобы ознакомиться с трудами Федорова, его предшественников и последователей, и знаете, что прочитал у Циолковского? Он утверждал, что в будущем человек претерпит полную биохимическую перестройку и превратится в существо, непосредственно перерабатывающее солнечную энергию. Так может быть, я уже претерпел такую перестройку и питаюсь излучением?

– Вы меня повеселили, Пуаро! – засмеялся Гастингс. – С вашего позволения я перечислю «кванты» излучения, которые вы потребили за прошедшие сутки. Так… На вчерашнем завтраке вы поглотили два кванта телячьих котлет плюс квант на добавку, десяток квантов картофеля-фри, два кванта земляничного пирожного. На обед вы впитали излучение в виде лукового супа, утиного бока с пареным рисом, салата из гребешков и изрядного куска яблочного…

– Не мучьте меня, Гастингс! – сглотнул слюну Пуаро. – Вы изверг!

У входа в Эльсинор они простились. Гастингс пошел к себе, Пуаро же согласно графику дежурств, составленному ими после визита к профессору, до девяти утра наблюдал из своего окна за Третьим корпусом.

Воскресение прошло без происшествий. Пуаро до обеда спал, пробудившись, включил приемник. Мерный голос старшей медсестры Вюрмсер сообщал, что ночью прошел ледяной дождь, многие деревья сломаны налипшим на сучья льдом и продолжают ломаться, и потому обитателям Эльсинора следует воздержаться от прогулок, пока опасность не будет устранена садовником и приданными ему людьми. Послушав, Пуаро подошел к окну, увидел пятно на стекле, оставленное его лбом. Улыбнувшись себе, стал смотреть на японскую сливу, росшую внизу. Почти все ветви ее были обломаны.

вдруг сошлись слова в его голове.

– Я становлюсь в этом чертовом Эльсиноре поэтом, причем декадентским, – подумал он. – Отчего бы это?

Тут ему вспомнилась беседа с Пелкастером, состоявшаяся накануне, беседа о воображении, без которого не попасть в чудесный мир с четырьмя измерениями, не попасть в будущее. Решив использовать благоприятный момент, – ведь какой стих вдруг сочинил, – он попытался предаться проникающему воображению, чтобы посмотреть, что там с ним случится в ближайшем будущем. Глубоко подышав для обогащения мозга кислородом, он закрыл глаза, улегся пластом, напряг воображение. И, надо же! минуту спустя, очутился в весеннем Эльсиноре. Одетый в новенький зелено-желтый комбинезон, он самозабвенно катил тачку с жухлой поживой грабель, лежавших сверху.

– Через несколько месяцев я стану садовником?! – удивился Пуаро, мгновенно вернувшись в свою комнату в окна которой смотрела зима.

– Неужели? – оживились его маленькие серые клеточки. – Вспомните, что вы еще видели?

– Что я еще видел? Что видел… А, Гастингса! В своем окне. Он стоял рядом с крепким мужчиной с цепкими глазами, оба смотрели на меня.

– И что вы думаете по этому поводу?

– Думаю, это мне привиделось.

– Почему вы так думаете?

– В голове того садовника не было вас, моих маленьких серых клеточек, подвигающих меня на подвиги.

– В самом деле?!

– Да. Ум его был чист, в нем сидели лишь удовлетворение от физической работы, предвкушение хорошего обеда и сладкой ночи с мадам Вюрмсер.

– Со старшей медсестрой Вюрмсер? Восхитительно! Нам она нравится много больше вашей мадмуазель Генриетты… Попытаетесь увидеть эту ночь, мы вас умоляем!

– Хорошо, – не сразу согласился Пуаро. Глубоко подышав, он закрыл глаза, отдался проникающему воображению. На этот раз оно показало, что в столовой его ожидают Рабле, бок индейки по-царски, пирог с осетриной, а на десерт – клубничное мороженое.

С удовольствием пообедав в опустевшем зале, Пуаро согласно графику сменил Гастингса, наблюдавшего за Третьим корпусом. В полночь на пост вновь заступил капитан. В четыре ночи он явился к Пуаро.

– Что с вами, Артур? – воскликнул тот, отметив, что напарник выглядит более чем растерянным.

– Пойдемте в парк, я хочу вам кое-что показать. И больше не спрашивайте меня ни о чем.

Пуаро пожал плечами. Торопясь, оделся, двинулся за Гастингсом, не ставшим его ждать.