Валид Арфуш - Sex. Убийство. Миллион

На заводе у нас был дружный коллектив, но на нем работало столько людей, что всех просто не узнаешь. Да и когда было знакомиться, если целый день на ногах, а обед всего десять минут? Меня особо раздражал обед. Как можно поесть за десять минут? Еще и сходить в туалет и хотя бы немного посидеть, чтобы ноги не так сильно затекали?

В один из таких глупых обедов ко мне подошла пожилая женщина. У меня было очень хорошее настроение, с утра мы получили зарплату, и двенадцать долларов, честно заработанные тяжелым трудом, грели мне душу. Я сидел недалеко от своего рабочего места и пил холодный лимонад. Погода в этот день, как всегда была несносная, стояла сорокоградусная жара, и все пытались укрыться от жестокого солнцепека в тени.

— Добрый день, юноша. Хорошего вам отдыха, — начала женщина первой.

Я тоже поздоровался, но немного недоумевал, кто она. Оказалось, она тоже работает на заводе, у нее такой же маленький перерыв и мизерная зарплата, как у меня. Она была одета в какие-то черные лохмотья, на голове была косынка. Женщина говорила не смешно, как бы обдумывая каждое свое слово. Было видно, что она чудовищно устала. По ее рассказу стало ясно, что день у нее не задался, им задержали зарплату. Ей нечем было кормить своего годовалого ребенка, две недели назад умер ее муж. Она была в полном отчаянии, слезы катились по ее щекам градом.

Я отдал ей свои двенадцать долларов, считая, что это будет правильно. Нет ничего хуже голода, когда тебе не за что купить буханку хлеба, особенно когда у тебя на руках ребенок.

Только через два месяца ко мне подошел один мой знакомый и пожаловался, что некая незнакомка обдурила его, сказав, что у нее голодает ребенок и умер муж (опять!). Оказывается с этой легендой она ходит по заводу уже месяца три и, судя по всему, неплохо зарабатывает. По крайней мере лучше, чем я.

Я очень старался добиться от начальства один час обеда. Для всех. Десять минут — это было ничтожно и унизительно для людей, которые так тяжело работали. Месяц я добивался изменений, все мои коллеги поддерживали меня, понимая, что это единственное правильное решение. Однажды на выходных ко мне подошла моя знакомая Тереза, она была очень богатой девушкой, дочерью хозяина нашего завода, и заговорила со мной.

— Зачем ты пытаешься испортить режим моего отца? Многие годы люди работали именно так, отдыхая всего десять минут. Это трудно, но это было.

Я молчал.

— Моему отцу не очень подходит то настроение, которое ты распространяешь на заводе, — продолжала Тереза. — Он не хочет «бунта на корабле». Он просит тебя уйти.

— Хорошо, но при одном условии: пусть твой папа даст моим коллегам если не час отдыха, то хотя бы минут тридцать.

Так и было.

Тереза была очень красивая девушка, но нам было запрещено с ней встречаться из-за разного классового происхождения. Она была богачкой. Не думаю, что ее заботила принадлежность к высшему классу, и возможно, она бы с удовольствием со мной встречалась, но в их семье, как и на всем нашем заводе, решал все отец.

На завод я больше не ходил. Но признаюсь, и по сей день не оставляю трубочки в стеклянных бутылках.

Единственным воспоминанием о работе на заводе был мой мопед, я купил его за шестьдесят долларов, которые мне удалось скопить. Правда, он был без фары и тормозов. Фарой мне служил обычный фонарик, который я держал во рту, а тормозом — кроссовки. Соседи всегда недоумевали, что это грохочет с улицы с фонариком во рту. Было очень неудобно, мухи постоянно залетали мне в рот, и я боялся, что вскоре начну их есть и совсем откажусь от нормальной пищи.

В тот вечер, подъезжая к дому, я заметил, что свет горит ярче, чем обычно. Все столпились возле входа в наш дом, были слышны восторженные голоса и смех. Я подумал, что наконец-то мама с папой помирились и будут теперь жить вместе. Я подкатил к крыльцу, привязал мопед к лестнице и стал подниматься в дом.

Людей было невероятно много, казалось, весь город пришел к нам в гости. Аккуратно распихивая всех, я пробрался к себе в комнату и что-то совершенно неземное остановило меня. Сначала я услышал голос и мое сознание отказывалось принимать его. С полминуты я просто слушал, закрыв глаза, когда я их открыл и сделал еще пару шагов через толпу, на меня смотрел Давид. Я кинулся к нему в объятия и настолько сильно обнял его, что, казалось, сейчас сломаю брата пополам. Воздух в комнате наполнился чем-то необычным, непривычным и незнакомым. Все стояли улыбаясь, мама с папой сидели рядом и были тоже счастливы.

Я посмотрел на Давида и сказал лишь одну фразу, которую я повторял себе каждый день в его отсутствие:

— Забери меня отсюда.

Он улыбнулся.

Стыдно сказать, но в самолете я оказался впервые. Когда мы уже начинали набирать скорость на взлетной полосе, у меня было стойкое убеждение, что «тут явно с этим аппаратом что-то не так». Были мысли встать, пойти к пилоту и предупредить его, что самолет как-то быстро едет и что, пожалуй, нужно прекращать все это — мы точно не взлетим. Естественно, стюардесса ни к какому пилоту меня не пустила, и я понял, что самолет все-таки рано или поздно окажется в небе.

Когда через четыре часа пилот на ломаном английском объявил, что самолет совершает посадку в Москве, я был безумно рад. Через пять минут начнется новая жизнь! Стоит заметить, что я не дослушал пилота и не сразу узнал, какая на улице температура.

Шереметьево-2. Мы приземлились. «На улице минус двадцать», — услышал я краем уха. Советский Союз встретил нас большим количеством хмурых, неулыбчивых людей, одетых практически одинаково. Мы подошли к стойке пограничников, паспорта проверял какой-то очень злой солдат. Позади нас было зеркало, и прежде чем посмотреть в глаза, пограничник оценивал наш вид сзади. Посмотрел на фото в документах, вернул их назад. Ни тебе улыбки, ни «Добро пожаловать в нашу страну!» Все было очень странно, я сразу учуял что-то неладное. Может, у них сегодня объявлен национальный траур? Или пограничник просто такой злой, потому как кто-то сжал его яйца под столом, и ему не до лишних любезностей. Давид все время меня успокаивал, говорил, что все идет просто замечательно. Но несмотря ни на что внутри меня сидел страх.

После того, как прошли пограничный контроль, мы забрали свои чемоданы и вышли из аэропорта. И я тут же вернулся назад. Я мог себе мысленно представить, что такое 20 градусов на улице, но все-таки не стоит забывать, что всю свою сознательную жизнь я прожил в очень жарком городе.

Вернувшись в зал ожидания, я сказал брату: «Я остаюсь здесь» и сел на пол. Ну, может, вскоре будет рейс назад, и я смогу вернуться в свой солнечный любимый городок. Давид сел рядом со мной.