Константин Сергиенко - Самый счастливый день

Нет ответа. Вошёл в комнату, пусто. В кухне и во второй никого. Где хозяйка? Где ты, моя беззащитная странная девочка? Мой тихий свет.

Долго сижу на кушетке, рассыпав вокруг красивые вкусные вещи. Красную коробку с золотыми бантами, печенье, серебряный сыр, тяжёлый сосуд с парадной наклейкой. Оцепененье. Я ни о чём не думаю. Я смотрю в угол. Туда, где в полусумраке укрыта икона. Богоматерь с младенцем. И лесенка в правой руке. Зачем эта лесенка, на небеса, что ли, лезть? Я усмехаюсь собственной глупости. Господи, до чего же я бестолковый, неосновательный человек. Ещё собрался учить. Проповедовать истины. Но какие? Образ Онегина, образ Печорина, образ Болконского, Рахметова, наконец. А там Корчагин, Олег Кошевой… Сыры засижены, цены снижены… Красивые какие конфеты, да и печенье… Но зачем всё-таки лесенка?

Голоса на улице, стук в дверь. Я вздрагиваю. Снова стук. Дверь-то открыта! Эта мысль пронзает, как молния. Стоит им так же, как я, принажать плечом… Кто за дверью? Но кто бы там ни был, хорошенькая предстанет картина. Учитель с шампанским в комнате ученицы. Я поднимаюсь, глазами ищу укромное место. Не под кушетку же лезть? Коробки быстренько под подушку. На цыпочках в коридор. Ага! Закуток за вешалкой, занавеска. Втискиваюсь в тёмный, пропахший плесенью угол. Тяну на себя занавеску. За дверью голоса.

Голос Маслова:

— Нет её, Розалия Марковна.

Голос Розалии:

— Называется, девочка болеет.

Маслов:

— У неё особые права.

Розалия:

— А Николай Николаевич не собирался её навешать?

— Он уже навещал.

— Мне показалось, я видела его. Он шёл с конфетами.

— Прямо сюда?

— Не могу утверждать.

— Давайте ещё постучим.

Стучат. Проклятая Розалия! Роза ветров, Розамунда! Шпионка. Вот тебе и образ Наташи Ростовой. Вот тебе и пушкинская Татьяна.

Голос Маслова:

— Нет, Розалия Марковна, Николай Николаевич с конфетами не пойдёт. Он человек неглупый. Тем более среди бела дня. Тогда бы его могли обвинить в пристрастии.

— А разве он не пристрастен? Везде выгораживает.

Маслов солидно:

— Это не доказательство.

Ай да Маслов! Розалия:

— Вам нравится, как он ведёт уроки?

Маслов:

— В общем и целом неплохо. — Дипломат!

— А к кому Николай Николаевич мог идти в эту сторону?

— Затрудняюсь ответить. — Понизив чуть голос: — Может, к Лии Аркадьевне?

Тоже понизив голос:

— Она ведь не тут живёт.

— А если кружным путём, вдоль оврага?

Розалия задумчиво:

— К Лии Аркадьевне не криминал…

Они вновь понижают голоса и шепчутся, как заговорщики. Эх, недотёпы! Вам и всего-то нажать на дверь. Порыскать, пошарить. Приподнять подушку, конфеты найти. А потом и занавеску отдёрнуть. Ах, Николай Николаич? Какая приятная встреча!

Скрип, скрип. Тот, топ. Уходят. Я ещё долго стою. Вцепившись рукой в занавеску. Втягивая запах плесени. Уставившись в точку. Если можно назвать точкой всю темноту…

А потом появилась она. Загорелся свет. Я вышел деревянной походкой из своего укрытья. Она не удивилась ничуть.

— Где ты была?

— В саду. Я знала, что ты придёшь, и оставила дверь открытой.

Меня трясёт.

— В сад не пускают. Там сада нет.

— Часовня ещё стоит. Я знаю одну лазейку.

— Часовня стоит?

— Они боятся её сносить.

— Боятся?..

Мы долго смотрим. Глаза в глаза. А потом приникаем друг к другу.

В учительской, кроме меня, было трое. Розалия Марковна, преподавательница химии Рак и математик Конышев. Я проверял тетради, Розалия читала газету, Анна Григорьевна остро отточенным карандашом делала пометки в учебнике. Павел Андреевич был занят привычным делом, сморкался. Кроме того, он печально поглядывал на прохудившийся валенок.

В этот день Потёмкин опять «накрыл» город, нездоровый воздух тянулся в учительскую.

— Николай Николаевич, будьте любезны, закройте форточку, — попросила Розалия.

В это мгновение радостно грянул репродуктор над шкафом.

— Внимание, внимание! Говорит школьный радиоузел! Поздравляем учащихся с выходом первой радиогазеты!

— Наконец-то, — Розалия отложила газету.

Конышев торопливо сморкнулся, чтоб больше уже не мешать, а Химоза замедлила движение карандашом.

Хлынула бодрая музыка. Голоса дикторов, девичий и мальчиший, столь же бодро затараторили о школьных событиях. Восьмые классы посетили местный театр. Юннаты получили в подарок кроликов и морскую свинку. Ученик такой-то победил на предварительном этапе городской олимпиады. А вот школьные шахматисты подвели, проиграли соседней школе. Зато молодцы волейболисты, поедут в область на соревнования. С успеваемостью в школе неплохо, хоп, есть недостатки. Но пока держим первое место, знамя у пас. Привет школе через радиогазету шлют бывшие ученики, студенты столичных вузов такая-то и такой-то. В гости к школьникам обещал прийти старый партизан Василий Иванович Белокопытов. Школьные шефы, рабочие цеха номер три химзавода, прислали фанеру и пластик, будут изготовлены разнообразные стенды.

Пятиклассник прочитал стихотворение «Родина моя», а восьмиклассница рассказ «Как мы провели каникулы на реке Соже».

— Отдел юмора и сатиры! — объявил свежий девичий голосок.

Посыпались сценки из журнала «Крокодил», мелькнул «иностранный юмор», и, наконец, был объявлен «школьный фельетон». Его читал уже мальчик.

Я слушал вполуха, спеша поправить ошибки в тетрадях. Перед уроком мне нужно было забежать под лестницу к Егорычу, я раздобыл для него кармин и две колонковые кисти. Последнюю тетрадь я досматривал стоя, но тут до меня дошёл наконец торопливый досказ фельетона:

— …как много случайностей! Случайно приходит в церковь, случайно проникает в ряды комсомола. В тот день, когда комитет разбирает её дело, у неё случайно поднимается температура. Её приходят навестить, но она случайно выздоровела и случайно не оказалась дома. Какие ещё могут оказаться случайности?..

Я чувствую, как лицо моё наливается кровью. Оглядываюсь. Беспомощно, гневно. Розалия встречает меня ласковой улыбкой. Химоза смотрит в учебник. Конышев в окно.

— Может, случайно она не та, за кого мы её принимаем? Может, случайно…

Дверь открывается. Оживлённо беседуя, входят Лилечка и Розенталь.

— …или друзья и подруги, жизнь целого класса и всей школы для неё только мелкий случай? Или, быть может…

Я подхожу к репродуктору, протягиваю руку. Намерение моё очевидно.

— Дайте дослушать! — взвизгивает Розалия.

Я бормочу что-то, хватаю шнур, дёргаю с силой. Весь репродуктор срывается со стены, с грохотом падает на шкаф. Мимо ошеломлённой Лилечки, мимо опешившего Розенталя выхожу из учительской и хлопаю дверью. Сверху сыплется штукатурка.

Вызвал директор.

Лицо огорчённое. Вздохи. Ёрзанье грузного тела в скрипучем кресле.