Джурахон Маматов - Памирские рассказы

Остальные три боевика, его сотоварищи, также были одеты в пятнистые военные куртки и штаны, и только у одного вместо брюк были выцветшие джинсы. У каждого был автомат. Чувствовалось, что боевики побаивались своего лидера: они сторонились его, как заразного больного. Было в нем что-то отвратительное и страшное – нечеловеческое.

Сегодня утром он застрелил на моих глазах парня, ехавшего на велосипеде, и только из-за того, что тот, увидев боевиков, которые одним своим видом внушали всем страх, развернулся и стал удирать от них. Он не доехал лишь пару сантиметров до угла здания. Акула, не прицеливаясь, убил его автоматной очередью. Я знал этого парня, мы учились в одной школе. Я забыл его имя, но помнил, что он был совершенно безобидным человеком – стеснительным и тихим.

– Длинный, почему я должен повторять тебе дважды? Иди и пусти в расход эту сволочь.

– Меня зовут Алишер, – как можно равнодушнее сказал я ему.

Акула сверкнул на меня своими рыбьими глазами и, брызгая слюной, произнёс:

– Запомни, Длинный, нынче я пахан в твоём сраном городе. Как тебя назову, на то и будешь отзываться! Всё, что я прикажу, будешь выполнять беспрекословно, понял?!

Я промолчал.

– Иди и пристрели эту сволочь.

Я посмотрел в сторону, куда он указывал. «Сволочью» оказался мальчик лет пятнадцати, переодетый в женскую одежду. На нём было длинное, почти до пят, платье красного цвета с крупными желтыми цветами. Голова была покрыта большим тёмно-зеленым платком. Дорога, на которой его схватили, вела к реке Пяндж. «Бедняга, видимо, намеревался переплыть её и укрыться на том берегу, в Афганистане», – подумал я.

Мальчик весь дрожал, как новорожденный щенок, и постоянно твердил: «Не убивайте меня, не убивайте меня…».

Он находился в том возрасте, когда кожа еще по-детски нежна и щеки не утратили свой молодой румянец. Его большие зеленые глаза были наполнены страхом. Я его не знал. Я многих не узнавал в своём городе, потому что всего месяц назад, в ноябре, вернулся после роспуска студентов из Душанбе, а перед этим три года прослужил на Балтийском флоте. В Шаирабаде я не был почти семь лет.

Я догадывался, почему Акула приказал исполнить мне этот жуткий приговор. Он хотел проверить меня на благонадежность. На днях они меня завербовали.

Эти боевики были пришлыми южанами, не из Шаирабада. Они с утра ходили по домам и рекрутировали себе новобранцев. Только перед самой войной я случайно узнал, что этнически был южанином, хоть родился и вырос в городе, в котором сейчас большинство были сторонниками оппозиции. Вот такие вот дела. Каким-то образом у боевиков оказались списки и адреса всех южан нашего города, и они ходили по квартирам, призывая людей примкнуть к их рядам.

«Зря не послушался отца», – пронеслось у меня в голове. Он строго-настрого запретил нам, своим сыновьям, участвовать в этой бессмысленной войне. Отец так и сказал: «Это не война – это сумасшествие. Слушайтесь меня и не сходите сума. Не марайтесь об это, если хотите смело и честно смотреть людям в глаза, когда всё это безумие закончится».

Но сегодня утром, когда боевики с автоматами и нервным видом ворвались к нам во двор, отца дома не было. Они прочли наши имена и, указав на моего старшего брата (отца четверых детей), скомандовали:

– Ты идёшь с нами.

Возражать было опасно.

– Он плохо слышит, – вмешался я. – Можно я пойду вместо него?

Про тугоухость брата я придумал на ходу даже как-то неожиданно для себя.

– Годится! Оружие дома есть?

– Нет, – ответил я, что было правдой. Отец запретил.

– А если найдём?

– Проверьте.

– Хорошо. У нас нет времени. Пока что будешь заправлять рожки автоматов. Иди за нами, – приказал командир.

Вот так я оказался в одних с ними рядах, и в данный момент они испытывали меня на благонадёжность.

– Дай ему свою пушку, – прикрикнул Акула боевику в джинсах. Тот медленно стащил с плеча автомат, снял его с предохранителя и, глядя прямо в глаза, протянул его мне. Я медленно взял оружие в руки.

Мальчик побледнел. Его пересохшие губы что-то шептали – я не мог разобрать. В ушах у меня звенело. Отец был совершенно прав – это не война, а сумасшествие. Это безумие. Веками выработанная таджикская пословица гласит: «Чизе, ки пир медонад, пари намедонад», то есть: «Что знает старый, не знает даже ангел».

– Пойдем, – сказал я мальчику, направляясь в сторону ворот детского сада. Мысль работала сбивчиво. Я не знал, что я делаю – лишь бы оттянуть время, хотя бы на мгновение.

– Нет, Длинный, пристрели его здесь. Сейчас же…

«Ох и нелюдь же этот Акула. Скорее всего – из уголовников», – промелькнула у меня догадка.

В это время раздались автоматные очереди и из-за угла с грохотом вырулил БТР, впереди которого с выстрелами бежала группа людей. Мы находились посреди дороги, и бронированная громадина ехала прямо на нас. Боевики бросились врассыпную. Мы с мальчиком оказались с левой стороны улицы, у бетонного лотка, а Акула со своими боевиками – с правой.

БТР остановился между нами, и началась беспорядочная стрельба. Кто в кого стрелял, невозможно было разобрать. Я схватил мальчика за рукав рубашки, и мы вместе залегли в бетонный лоток. Он оказался впереди меня, и я жестами показал ему ползти. Паренёк, извиваясь как змея, стремительно двинулся вперед. Перед моим носом только и мелькали его рваные замшевые кроссовки. Я даже не чувствовал ледяную воду, текшую по дну лотка. Неожиданно мы наткнулись на свисавшие вниз ноги расстрелянного учителя. Он зашевелился. «Слава Аллаху, живой», – мгновенно промелькнула мысль.

Стрельба не прекращалась ни на минуту. Мальчик двигался быстро, и я едва успевал за ним. Все, что мы желали в тот момент – подальше отползти от этого страшного места. Я боялся поднять голову и лишь краем глаза заметил, что мы оказались у ворот Дома Пионеров. Быстро схватив паренька за кроссовки, я остановил его. Он притих. Я указал на ворота. Мы вместе выкарабкались из лотка и ползком пересекли улицу. И лишь оказавшись в саду Дома Пионеров, мы остановились. Тут я заметил, что всё ёще держу в руках автомат, переданный мне одним из боевиков.

– Ака, маро на парон (Брат, не убивай меня – тадж.), – жалобно молил мальчик.

– Молчи и беги рядом, – тихо сказал я.

Через некоторое время мы оказались в камышовых зарослях на берегу реки Пяндж. Граница была открыта. В эти дни российские пограничники, казалось, сохраняли нейтралитет и не вмешивались в конфликт

Мальчик был совершенно растерян и не понимал, что происходит, но безоговорочно исполнял все мои указания. Неожиданно он посмотрел на меня своими зелеными глазами. Это были не детские глаза, это были глаза мудреца. Я опустил автомат, близко подошел к нему и тихо спросил: