Владимир Орлов - Лягушки

Свиридова промолчала, Ей Ковригин не приволок грецких орехов. Впрочем, в Джаркенте у него не было денег…

К месту посадки подлетели вечером.

То есть слово "подлетели" использовать здесь можно было с долей сомнения. То ли подлетели, то ли ещё что. Главное, прибыли. Но куда? Не в Париж ли? Не к Собору ли Инвалидов с гробницей Бонапарта? Куда его, Ковригина, вывезли и куда привезли? Без шумов турбин, без воздушных ям и без падающей с полок клади.

— Где мы? — поинтересовался Ковригин. — Не у Собора ли Инвалидов в Париже?

— Нет, мы не в Париже, — сказала Полина Львовна. — Там, где было указано нам сесть, там мы и сели. Но не у Собора Инвалидов.

И будто бы со значением улыбнулась Ковригину. Будто бы у неё с ним был общий секрет.

"Такая, — рассердилась Свиридова, — не только в Париж завезёт, но куда-нибудь и похлеще! Недаром козлоногий мужик со своими мешками сошел у Большой реки. Почуял, видимо, неладное…"

Но два автомобиля, явившиеся из черноты осени, отменили сомнения Свиридовой. В одном из них сидели Дувакин (за рулём) и сестрица Ковригина Антонина. Дверь другого открыл перед управительницей полёта служивый человек.

— Спасибо, Полина Львовна, — сказал Дувакин. — Надеюсь, вы познакомились, наконец, с Александром Андреевичем?

— Почти, — сказала Полина Львовна. Свиридова, увлёкшись наблюдениями за Полиной Львовной, услышала за спиной некое шипение, обернулась и поняла, что никакого летающего объекта или небесной повозки поблизости нет. Может, они с Ковригиным никуда и не перелетали, а их взяли и перенесли из пункта А в пункт Б…

Машина с Полиной Львовной отбыла. Вещи Свиридовой и Ковригина уложили в багажник. Ковригин подошёл к машине Дувакина, пошатываясь и еле передвигая ноги. Выглядел он нелепо и вроде бы был пьян.

— Может, тебя сразу показать врачам? — спросила Антонина.

— Не надо, — сказал Ковригин.

— Куда тебя везти? — спросил Дувакин. — Может, к Антонине? Тебе необходим уход. Возможно, нужна и сиделка.

— Домой, — сказал Ковригин.

— Там ты будешь один…

— Я присмотрю за ним, — сказала Свиридова.

— За мной присмотрит Наталья Борисовна, — согласился Ковригин.

— Ну, раз так… — помолчав, сказал Дувакин, — тогда конечно…

Лишь когда пересекли Садовое, Дувакин произнёс, ни к кому не обращаясь, будто бы для самого себя:

— Блинов совсем обнаглел. Приходил к нам. Скандалил. Узнав, что ты в Аягузе и пропал, возможно, безвозвратно, перешёл в наступление. Он не так уж и прост. А за ним есть и силы.

Свиридова взглянула на Антонину, та настороженно следила за отношением брата к словам Дувакина, но Ковригин будто и не слышал их. Свиридова не выдержала, положила руку на руку сестрицы Ковригина, сжала её.

В Богословском переулке Ковригина пришлось выводить из машины и доставлять по адресу именно как пьяного. Он и кочевряжился, как пьяный, требовал освободить его от оков сопровождения. Был сердит. Привратницу Розу он удивил, похоже, она готова была съехидничать или испустить из себя слова назидания. Но, увидев перед собой Натали Свиридову, застыла и слов произнести не смогла.

В квартире Ковригина опять произошло совещание троих. Как быть? Вдруг неведомая напасть вызовет ночью кризис? Вдруг после похождений за свирелью Ковригин поведёт себя как лунатик. И т. д.

— От вас, Пётр Дмитриевич, — сказала Свиридова, — толку не будет никакого. У Антонины малые дети. Я женщина деловая, любого лунатика и дервиша укрощу. Но Саша не лунатик. Он немного не в себе, но вернётся в себя.

Ковригин, почти одетый, лежал на диване и, судя по звукам, дрых. Покинули квартиру Дувакин и Антонина, всё еще озабоченные или даже напуганные. Свиридова гадала, как ей Ковригина раздеть и уложить в приготовленную постель. А Ковригин, всё ещё пребывая на диване, поднял палец и сказал:

— Да, сударыня-госпожа, у Антонины малые дети. Но я не малый ребёнок. И не лунатик, как вы справедливо заметили. Так что катитесь отсюда и занимайтесь государственными делами.

— Вот что, Александр Андреевич, — сказала Свиридова. — Сил у вас отправить меня кувырком по лестнице сейчас нет. А потому я исполню ваше требование катиться отсюда в другой день. Но исполню. Хотя это будет досадно для меня. Дело в том, что я люблю вас. Сожалею, что приходится сообщать вам об этом в скандальном эпизоде. Впрочем, в благополучные для вас дни я вряд ли бы решилась на такое признание. Не собираюсь навязывать вам себя. Просто, занимаясь поисками вас в степи, с интересом исполняла обыкновенную житейскую функцию. В Джаркенте, у Поскотина, вы не нервничали, теперь же будто протестуете. То ли против моей личности, то ли против сил посерьезнее. Но протест ваш выглядит капризом. Каприз ваш может тронуть меня, даже разжалобить, но а иные же силы, включая мелкого пакостника Блинова, тоЛъко возрадуются… Не желаете улечься в постель и меня призвать под бочок, дрыхните в штанах и свитере на диване — пожалуйста, как пожелаете… Я же посижу хранителем вашего тела в кресле… А завтра решим, что нам с вами делать дальше…

— Кто такие "Вы", которые будут решать? — поинтересовался Ковригин, веки не расклеив.

— Ваши доброжелатели, — сказала Свиридова. — Кстати, самое время сопроводить вас в туалет. Встаньте, обопритесь на меня, и пошли…

И ведь пошёл. И потом дал себя раздеть и уложить в постель. При этом бурчал что-то о тиранстве, о несвободе, о произволе над его самодержавной личностью.

— Завтра получите свободы, — пообещала Свиридова. — От меня в первую очередь. Меня тошнить скоро начнёт от перебранок с вашим великим одиночеством.

— Я нахожусь в вечной перебранке с самим собой и с миром, — успел провозгласить Ковригин. И тут его утянуло в сон.

Свиридова рассмеялась. Но ненадолго. Ей стало грустно. Она могла бы сейчас прилечь к Ковригину, ей хотелось приласкать его, но она не стала делать этого. Объявила ему о своей любви, а он будто не услышал её слова. Может, и впрямь не услышал, до того была не важна ему она как человек и как женщина. У Поскотина же она вышла частью банного процесса омовения, как, скажем, веник или удобно расположенный полок. "Обидно, обидно! — сокрушалась Свиридова. — Ушлая, много чего испытавшая женщина вляпалась в подростковую любовь. Такого не может и не должно быть! Или это плата за давнее пренебрежение к чувствам студентика Ковригина? Да и одного ли Ковригина? Но не реветь же снова из-за нынешнего несовпадения их с Ковригиным натур и тел!" Обещала не быть навязчивой, а допустила слабость…

Так и просидела Свиридова ночь в кресле. Даже и задрёмывать ненадолго не смогла. Выходила на кухню покурить. На письменном столе заметила две обретённых Ковригиным тетради. Включила настольную лампу. На обложке одной из тетрадей было выведено "Записки Лобастова", на другой "Софья". Многие страницы тетрадей были уже исписаны. Просматривать чужие тексты Свиридова, естественно, не стала.