Владимир Орлов - Лягушки

— О здравом смысле помните, — сказала Антонова, — мы вчера о нём с вами говорили…

— Помню, — тихо сказал Ковригин.

Минут через сорок прикатили к Привокзальной площади.

— Ба! — обрадовался Ковригин. — А Каллипига здесь стоит, как и стояла!

— Какая ещё Каллипига? — удивилась Долли.

— Каллипига — прекраснозадая по-эллински, баба эта каменная имени площади. То есть наоборот. Из журинского собрания, из ниши приречной аркады.

— А куда ей деваться? Она стоит здесь по контракту, — строго сказал Белозёров. И тут же рассмеялся: — А мраморные обломки пунктам приёма пока без надобности!

Возник повод задать вопрос Николаю Макаровичу насчёт сверкания меди, но Ковригин посчитал: пожелает Белозёров рассказать о меди, расскажет.

— Нет, у нашей меди другое приключение, — мрачно заявил Белозёров, оценив собственную неловкость, — и оно пока не разгадано…

К гостинице Ковригина доставили ровно в тринадцать ноль-ноль.

— Надеюсь, ещё увидимся, — заворковала Долли, — а то ведь вы укатите в Москву, и оттуда мы вам будем казаться надоедливой мошкой…

— Ну, что вы, милая Долли! — искренне заявил Ковригин, — вы всегда останетесь мне приятны, и наше знакомство, не сомневаюсь, будет иметь продолжение.

Сгоряча он чуть было не пригласил компанию отужинать в ресторане "Лягушки", но сообразил, что до ужина он, возможно, исчезнет из Синежтура.

В гостиничном номере он схватил тетради с записками отца, но сейчас же засунул их в чемодан. Испугался. А вдруг и впрямь всё, что происходило с отцом в детстве, в Журине в частности, переместилось в его сознание и растворилось чувствами и физическими ощущениями в его натуре? Не хватало ещё ему такого подарка!

Надо было забыть о Журине и звонить в Москву. Нетерпелось сделать это в замке во время завтрака, но блокнот с номером Авторского агентства лежал в гостинице. И вот теперь Ковригин взволновался. А не посмеются ли сейчас на четвёртом этаже дома на Большой Бронной над жалким плагиатором? Или хуже того — над обнаглевшим самозванцем. Юлий Валентинович Блинов кого хочешь мог разжалобить (сирота пермская!), вызвать к себе творческое сострадание, а если же он принёсся на Бронную со всеми необходимыми бумагами, рукописями, свидетельством трудов и мук — авторучкой ("ею всё написано, вот смотрите"), а выслушивали его женщины, то дело можно было посчитать решенным. И далее, наверное, Блинов полетел к юристам, сочинять челобитную с требованием осудить клеветника и сыскать с него какой-нибудь миллион за моральный ущерб.

На Большой Бронной трубку взяла именно женщина. Зинаида Артёмовна Злобина. Ковригин назвал себя и принялся объяснять по какому поводу он звонит.

— А по вашему делу всё решено, — сказала Злобина, как почудилось Ковригину, устало или с раздражением.

— То есть как? — удивился Ковригин. — Я уверяю вас, рукопись Блинов мог предъявить только фальшивую, любой криминалист определит возраст бумаги…

А и сам ведь собирался исполнить рукопись "заново"…

— Какой криминалист? Какой возраст бумаги? Какой Блинов? — Злобина заговорила сердито. — Вы, собственно, кто?

— Я — Александр Андреевич Ковригин, литератор, — сказал Ковригин. — Я звоню из Среднего Синежтура, там в театре имени Верещагина я был на просмотре спектакля по моей пьесе…

— Уважаемый Александр Андреевич, — сказала Злобина, — я и пытаюсь объяснить вам, что права на вашу пьесу "Веселие царицы Московской" оформлены пять дней назад. А потому вам нет поводов волноваться.

— То есть как? — растерялся Ковригин. — Пять дней назад?

— Да, — сказала Злобина. — Пять дней назад. К нам пришла ваша литературный секретарь, принесла все документы и ваше письмо. В нём вы сообщали о вашем срочном отъезде как раз в Синежтур на премьеру, приносили извинения и передоверяли оформление. А литературный секретарь у вас очень толковая, и всё было улажено быстро.

— Это какая ж такая именно литературный секретарь? — поинтересовался Ковригин.

— А у вас их несколько? — спросила Злобина.

— Да, — важно заявил Ковригин. — Приходится иметь несколько литературных секретарей.

— Сейчас я вам скажу… Где-то у меня записано… — Злобина, слышно, шелестела бумажными страницами. — Очень интересная дама. Очень яркая и эффектная… Ага. Вот. Лоренца Козимовна Шинэль.

— Лоренца, значит, — сказал Ковригин. — Там ведь были нужны и какие-то деньги для оформления прав…

— Всё, всё Лоренца Козимовна внесла, — сказала Злобина. — Теперь ждите поступлений от сборов…

— Спасибо, Зинаида Артёмовна! — в воодушевлении произнёс Ковригин. — Но Лоренца-то какова! Забыла сообщить мне о столь важном визите. Толковая-то она толковая, но взыскания ей не избежать!

— Вы уж её не обижайте, Александр Андреевич, — в голосе Злобиной, пожалуй, нежность возникла. — Такая приятная женщина, и у неё, по-моему, проблемы личного характера…

— Ничего, ничего, пожурить всегда полезно, — суровый Ковригин вот-вот готов был смилостивиться.

— А вот вы про какого-то Блинова говорили, — вспомнила Злобина, — был у нас такой с утра, кудрявый громила, если вы его имеете в виду, буянил, пообещал подать в суд!

— Лоренца Козимовна найдёт на него управу, — сказал Ковригин.

Так. Ещё и Лоренца Козимовна ему на голову! А ведь обещала более никакими усердиями его не обслуживать.

Но сейчас же пришло иное соображение. Своё намерение как можно быстрее вернуться в Москву он, Ковригин, считал необходимым именно из-за отлёта в Авторское агентство Блинова, а потому и оправданно-неизбежным. Каково было бы прослыть плагиатором и мошенником. С таким клеймом требовалось тут же падать мордой вниз с Крымского моста!

Теперь-то повод отпал, угорел в чаду коксовой батареи, расплавился в здешней домне. И побег из Синежтура стал бы актом трусости. Тем более что в отдалении на сто километров от Журинского замка чёрная вуаль португалки Луны казалась атрибутом шутовского маскарада от принцессы Брамбиллы. Эта загадочная принцесса Брамбилла Эрнста Амадея Гофмана вызвала забавы с чудесами Таирова и Коонен в незабвенном Камерном театре на Тверском бульваре.

Ковригин развернул карту Среднего Синежтура и отыскал на ней Колёсную улицу. Не близко. Надо было спешить. Перекусив в гостиничном буфете, Ковригин отправился в путешествие.

Очень быстро понял, что ведёт себя как агент, скорее всего — отечественно-кинематографической разведки. В первое подъехавшее к гостинице такси не сел. Не сел и во второе. И вообще решил передвигаться, меняя направление, петляя, переходя из переулка в переулок, но держа путь именно в сторону Колёсной улицы. Останавливался. То будто бы стряхивая с плеча птичьи подарки, то инспектируя состояние шнурков, при этом оглядываясь по сторонам: нет ли за ним хвоста…