Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

Была и другая история — но ее председатель рассказывал далеко не так охотно.

Городок Илино, в котором он вырос, стоял на реке Ловать, возле Великих Лук, где потом во время войны шли жестокие бои. Городок тогда состоял большей частью из маленьких, шатких, лепившихся друг к другу деревянных домиков. Между домами на невысоких насыпях, разбухавших весной, когда начинались дожди и разливалась река, в бесформенные пласты густой грязи, выращивали овощи. В городке жили в основном еврейские семьи; они торговали мануфактурой и бакалеей, которые привозили на фурах из Вильно и Витебска по льду, когда река замерзала. Край был бедным, синагога с двумя крепкими колоннами смотрелась восточным дворцом; все деревянное.

На берегу реки была баня. У одной из ее стен начинался галечный пляж, куда дети иногда прибегали после занятий в иешиве. Река в этом месте была мелкой. Летом она становилась похожей на ту мутную воду, которую мать во время стирки оставляла на крыльце и в которую он любил погружать руки, — воду теплую, словно его моча.

Когда уровень воды понижался, в середине течения проступал островок — ровная полоска песка, с которой птицы охотились за рыбой. Клочок твердой земли таил опасность. Со стороны другого берега «остров» снова становился илистым дном и резко обрывался в глубину. Когда-то там утонул ребенок. Это случилось задолго до рождения председателя, но в городке все еще судачили об этом. Может быть, потому его школьные приятели и бегали туда. Каждый день орава мальчишек спорила, кто не побоится доплыть до песчаной полоски посреди реки. Ему запомнилось, как один из мальчиков зашел в воду почти по пояс и стоял, подняв локти, в покрытой рябью и солнечными бликами воде, зовя за собой остальных.

Насколько он помнил, самого его не было среди тех, кто с хохотом и плеском полез в воду.

Может быть, он тоже вызвался принять участие в игре, но его отвергли. Может быть, мальчишки сказали ему (как говорили часто): ты жирный увалень, урод.

И тогда на него снизошло нечто вроде вдохновения.

Он решил пойти к Стромке и рассказать, чем занимаются мальчишки. Что будет потом — представлялось ему смутно. Своим доносом он рассчитывал снискать уважение Стромки, и тогда мальчишки не осмелятся впредь исключать его из своих игр.

Затем последовали минуты триумфа. Стромка прошествовал к реке, водя перед собой длинной палкой. Но торжеству не суждено было продлиться. Маленький председатель не сумел завоевать благосклонность Стромки. Напротив: отныне единственный глаз взирал на него с еще большим презрением и неприязнью. Остальные дети избегали маленького председателя. Когда он приходил в школу, они перешептывались у него за спиной. Однажды, когда он возвращался из школы домой, они пошли за ним. Его обступила толпа орущих и хохочущих мальчишек. Председатель помнил, что было дальше. Мгновенный прилив счастья: он решил, что они приняли его в свою компанию. Хотя тут же почувствовал в их улыбках и дружеских похлопываниях по спине что-то натянутое и неестественное. Они шутили и забавлялись, подначивали его, говорили, что он побоится войти в реку.

Потом все происходит очень быстро. Он заходит в воду по пояс, и тут мальчишки на галечном берегу начинают нагибаться. Он еще не осознает, в чем дело, а первый камень уже ударяет его в плечо. Кружится голова, во рту привкус крови. Не успевает он отвернуться, чтобы выбежать из воды, как прилетает следующий камень. Маленький председатель бьет в воде руками, пытаясь встать на ноги, но снова валится, а вокруг него в воду падают камни. Он видит: мальчишки стараются загнать его на глубину. И понимает — они хотят, чтобы он умер. Его охватывает паника. Он и потом не понимал как, но, одной рукой отгребая воду, а другой закрывая голову, он все же выбрался на берег; кое-как поднялся на ноги и заковылял прочь; вслед ему дождем сыпались камни.

Потом он стоял спиной к классу, а Стромка бил его палкой. Пятнадцать быстрых ударов по заду и ляжкам, которые и так распухли и были в синяках от камней. Не за то, что он сбежал с уроков, а за то, что оговорил своих товарищей.

Но запомнил он не предательство и наказание, а тот момент, когда улыбающиеся детские лица на берегу реки внезапно обернулись стеной ненависти и он понял, что его загнали в клетку. Да, он снова и снова (и перед «своими» детьми) вспоминал эту открытую клетку, сквозь прутья которой дождем летели камни и палки, задевали его, и он был пойман, и некуда было бежать, и негде скрыться.

Когда начинается ложь?

Ложь, говаривал рабби Файнер, не имеет начала. Ложь, словно длинный тонкий корень, бесконечно разветвляясь, уходит глубоко вниз. Но если проследить этот корень до самого конца, не найдешь вдохновения и ясности — одно лишь бездонное горе и отчаяние.

Ложь всегда начинается с отречения.

Что-то произошло — а человек не хочет признавать происшедшее.

Так начинается ложь.

В тот вечер, когда власти, не уведомив председателя, приняли решение депортировать стариков и больных, он вместе с братом Юзефом и золовкой Еленой отправился в Дом культуры отмечать юбилей: год назад была создана пожарная команда гетто. На следующий день исполнялось три года с того дня, как Германия напала на Польшу и начались война и оккупация. Естественно, эти события не были поводом для праздника.

Суаре открылся музыкальными экспромтами; потом сыграли несколько номеров из «Гетто-ревю» Моше Пулавера, и это было юбилейное, сотое представление.

Председатель находил музыкальные представления чрезвычайно утомительными. Смертельно бледная Бронислава Ротштат извивалась со скрипкой так, словно через нее пропускали ток. Однако дамы по достоинству оценили эмоциональность госпожи Ротштат. Потом настала очередь сестер-близнецов Шум с их неизменным номером. Начинали они всегда с того, что, возведя глаза, делали книксен. Потом убегали за кулисы и возвращались, на сей раз изображая друг друга. При их абсолютном сходстве это было несложно. Сестры просто менялись одеждой. Потом одна из сестер исчезала и вторая принималась ее искать. Искала в сумках, в ящиках. Потом пропавшая сестра неожиданно появлялась и бросалась искать вторую (и которая в свою очередь исчезала); иногда в обоих случаях на сцене была одна и та же сестра. Словом, происходила путаница.

Затем на сцену вышел господин Пулавер и стал рассказывать plotki.

В одной из историй повествовалось о встрече двух евреев. Один явился из Инстерберга. Второй спросил: «Что нового в Инстерберге?» Первый ответил: «Ничего». Второй: «Ничего?» Первый: «А hintel hot gebilt» — «Собака гавкнула».

В публике засмеялись.

ВТОРОЙ: В Инстерберге гавкнула собака? И это все?