Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

Председатель спокойно, не теряя самообладания, подошел к шефу задействованной команды, некоему группенфюреру СС Конраду Мюльхаусу, и попросил разрешения войти в больницу. Мюльхаус отказал, сославшись на то, что зондер-акцию проводит гестапо и евреям запрещено пересекать линию оцепления. Тогда председатель попросил разрешения пройти в кабинет, чтобы сделать срочный звонок. Когда было отказано и в этой просьбе, председатель сказал:

— Вы можете застрелить или депортировать меня. Но я староста евреев, и у меня в гетто есть некоторое влияние. Если вы хотите, чтобы акция прошла как следует, разумнее будет согласиться на мою просьбу.

Председатель вернулся меньше чем через полчаса. За это время гестаповцы подогнали еще несколько прицепов и отправили полицейских Розенблата в больничный парк — искать пациентов, пытавшихся сбежать через черный ход. Тех, кто успел спрятаться в больничном парке, валили на землю ударами дубинок или ружейных прикладов; вырвавшихся на улицу хладнокровно отстреливали немецкие часовые. Через равные промежутки времени в толпе родственников, собравшихся перед больничным парком, слышались крики и сдавленные возгласы. Люди ничем не могли помочь беспомощным пациентам, которых одного за другим выводили из больницы. Одновременно все больше взглядов устремлялось к больничному окну, в котором, как ждали все, вот-вот покажется седая голова председателя и он объявит, что акция прекращена, что все произошло по недоразумению, что он поговорил с властями и старики и больные могут вернуться домой.

Но когда председатель через полчаса появился в дверях, то даже не взглянул на колонну грузовиков с переполненными прицепами. Он быстро прошел к своей коляске, сел, и экипаж тут же развернулся и покатил назад, на площадь Балут.

В этот день — первый день сентябрьской акции — в общей сложности 674 пациента были схвачены в шести больницах, отправлены на сборные пункты, разбросанные по всему гетто, а потом увезены на поезде. Среди депортированных оказались две тетки Регины Румковской, Ловиза и Беттина, и, возможно, обожаемый Региной брат Беньямин Вайнбергер.

Многие потом поражались тому, что председатель ничего не сделал для спасения своих родственников, хотя все видели, как он стоял у больницы и говорил сначала с группенфюрером СС Мюльхаусом, а потом с самим комиссаром Фуксом.

Некоторым казалось, что они понимают, откуда взялась такая уступчивость. Во время короткого телефонного разговора в больнице, который состоялся у Румковского с шефом немецкой администрации гетто Гансом Бибовым, Бибов дал ему обещание. В обмен на согласие выдать стариков и больных председателю разрешили из предназначенных к депортации составить особый список из двух сотен здоровых, полноценных людей , людей значительных, необходимых для функционирования гетто, которых не депортируют, хотя формально они считаются пожилыми. Председатель якобы подписал этот договор с дьяволом, рассчитывая тем самым спасти гетто.

Другие добавляли, что Румковский понимал: все обещания утратили силу в тот момент, когда власти начали депортацию, не предупредив его. Все посулы немцев оказались ложью и пустыми словами. И что значила жизнь родственников теперь, когда единственное, что ему осталось, — это в бессильном недоумении смотреть, как рушится созданная им великая империя?

Гетто: плоское, будто кастрюльная крышка, между синими грозовыми тучами и бетонной серостью земли. Взгляду ничто не мешает, и гетто кажется бесконечным: дома поднимаются из руин и рушатся снова. Однако истинная его протяженность становится ясна, только когда находишься за грубым дощатым забором и заграждениями из колючей проволоки, которые повсюду возвели немецкие оккупанты.

Если бы можно было как-нибудь — например, с воздуха — охватить все гетто взглядом, то стало бы ясно, что оно состоит из двух половинок-долей.

Восточная доля — та, что больше. Она тянется от площади Балут и старой церковной площади с костелом Св. Марии посредине — две его высокие башни видны отовсюду — через остатки того, что некогда было «старым городом» Лодзи, по направлению к утопающему в садах предместью Марысин.

До войны Марысин был немного запущенным дачным пригородом, полным беспорядочно поставленных мастерских, свинарников и сараев. Когда гетто закрылось окончательно, Марысин с его крохотными земельными наделами и дачками превратился в район летних резиденций и домов отдыха для членов юденрата.

В Марысине же находится обширное еврейское кладбище, а по ту сторону заграждения — станция Радогощ, куда прибывают тяжелые товарные составы. Отряды Schutzpolizei, которые круглые сутки следят за гетто, каждое утро выводят бригады еврейских рабочих грузить и разгружать вагоны; те же полицейские после окончания рабочего дня отводят рабочих назад в гетто.

Восточная доля гетто включает в себя кварталы к востоку и к северу от длинной и широкой оживленной улицы Згерская. Весь транзитный транспорт, в том числе курсирующие между южной и северной частями Лодзи трамваи, ходят по этой улице, буквально каждый квартал которой охраняют немецкие жандармы. Два самых загруженных из трех пешеходных мостов гетто выгнулись над Згерской. Первый мост находится ниже Старой площади. Второй, прозванный немцами Hohe Brücke — Высокий мост, тянется от каменного фундамента костела Св. Марии до самой Лютомерской улицы с той стороны Кирхплатц. Западная доля охватывает кварталы вокруг старого еврейского кладбища и рыночной площади, где когда-то стояла старая синагога (теперь превращенная в конюшню). В этой части сдаются немногочисленные в гетто квартиры с действующим водопроводом.

Еще одна длинная улица, Лимановского, вливается в гетто с запада и раскалывает западную долю на две части меньшего размера, северную и южную. Здесь тоже есть пешеходный мост — на Масарской улице.

В центре гетто, где сходятся две главные улицы, Згерская и Лимановского, расположена площадь Балут. Эта площадь — «брюхо» гетто. Сюда стекаются материалы, чтобы потом отправиться в resorty. Отсюда же увозят большинство товаров, которые производятся на фабриках и в мастерских гетто. Площадь Балут — единственная нейтральная зона в гетто, здесь встречаются немцы и евреи; она закрыта со всех сторон, окружена колючей проволокой, здесь всего двое постоянно охраняемых «ворот»: те, что на Лагевницкой улице, и те, что ведут в «арийскую» часть Лицманштадта, — на Згерской.