Сири Хустведт - Что я любил

— Вряд ли мать Джайлза умерла, когда его еще не было на свете.

Замешательство.

— Ну, в смысле, как только он родился, тут она и умерла. Не важно. Тедди очень классный. Знаете, он собирает солонки и перечницы. У него целая коллекция, он мне показывал: всякие зверушки, цветочки, такие пусечки, и два малюсеньких человечка с гитарами, у них в голове дырочки проделаны для соли и перца…

Вайолет нажала на "стоп" и промотала кассету вперед.

— Так, тут у нас еще один мальчик, его зовут Ли. Вот послушай. Он, по-моему, живет один, может, сбежал из дома, не знаю.

Она нажала на "воспроизведение". Я услышал голос Ли:

— Тедди — он за свободу. Вот это я уважаю, когда самовыражение, когда сознание продвинутое, все дела. И плевал он на эти все условности, он как видит, так и говорит, потому что знает, что кругом одно дерьмо. Меня от того, что он делает, реально прет. Там все как надо.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь "как надо"? — спросил голос Вайолет.

— Как надо — это по-честному.

Пауза.

— Знаете, — продолжал Ли, — когда мне идти было некуда, он меня к себе взял. Да если бы не Тед, я бы сейчас на улице ошивался.

Вайолет снова промотала кассету вперед.

— А это Джеки.

Теперь говорил мужской голос:

— Солнце мое, он же просто выродок. Лживый выродок, да еще и фальшивый насквозь. Можете мне верить, я знаю, что говорю. Меня таким не Господь создал, такое тело с неба не падает. В этих перевоплощениях — вся моя жизнь. И если я говорю "насквозь", я имею в виду нутро. У этого гаденыша вместо души силикон. А "Секс-монстр" его — просто говна кусок.

В голосе Джеки зазвучали резкие, визгливые ноты:

— Мало того, что на него смотреть противно, это еще гадость и глупость. Меня поражает, что люди этого не понимают. По-моему, для любого человека, у которого есть хоть одна извилина, все сразу ясно.

Вайолет выключила магнитофон.

— Больше у меня о Джайлзе ничего нет. Как видишь, негусто.

— Слушай, а ты Марка спрашивала про то сообщение на автоответчике?

— Нет.

— Почему?

— Потому что знала, что если там есть хоть слово правды, он все равно не признается. И потом, он мог бы подумать, что этот звонок спровоцировал у Билла сердечный приступ.

— А ты думаешь, что так и было?

— Ничего я не думаю.

— Подожди, по-твоему, Билл узнал что-то такое, чего мы с тобой не знаем?

— Даже если он что-то и узнал, это случилось прямо в этот злосчастный день. Он не стал бы от меня ничего скрывать, я уверена.

В этот вечер мы ужинали у меня на кухне, и мне уже не надо было кормить Вайолет с ложки, она все съела сама. Я налил ей еще один бокал вина, она посмотрела на меня и спросила:

— Ты не помнишь, я когда-нибудь рассказывала тебе про Бланш Витман? Вообще-то ее настоящее имя Мари, но известна она как Бланш. Может, я говорила?

— Не уверен… Но по-моему, я что-то о ней слышал.

— Ее называли "королевой истеричек". Она принимала участие в лекциях Шарко по истерии и гипнозу. На эти лекции съезжался весь парижский бомонд, успех был бешеный. Публика специально приходила посмотреть, как женщины щебечут словно птички, скачут по сцене на одной ножке и дают втыкать в себя булавки. Но вот что интересно, после смерти Шарко у Бланш Витман не было ни единого приступа истерии.

— Ты хочешь сказать, что она старалась для него?

— Эта женщина просто становилась тем, чего он в ней искал, она ведь боготворила Шарко и всячески старалась ему угодить. Газеты сравнивали ее с Сарой Бернар. А после того, как ее повелитель умер, она не захотела покинуть лечебницу, выучилась на лаборанта-рентгенолога и осталась работать в Сальпетриер. О рентгеновском излучении тогда еще почти ничего не знали. Она умерла от облучения. Отказала сперва одна нога, потом другая, потом обе руки.

— А зачем ты мне все это рассказываешь?

— А вот зачем. Знаешь, какие черты отмечали у потенциальных истеричек? Изворотливость, хитрость, лживость и восприимчивость к гипнозу. Все это есть у Марка!

— Позволь, но разве у Марка отмечались параличи или припадки?

— Так ведь этого от него никто и не ждет. Шарко хотел, чтобы женщины устраивали представления, они и рады были стараться. Мы хотим, чтобы Марк проявлял видимость заботы о людях, и когда он с нами, он это делает. Устраивает представление, которого, как он думает, мы от него ждем.

— Но он же не под гипнозом, да и вообще, какой из него истерик?

— Я не говорю об истерии. Язык медицины каждый день меняется. Симптомы заболеваний накладываются друг на друга. Одни понятия трансформируются в другие. Ведь что такое гипноз? Просто снижение сопротивляемости к тому, что тебе предлагают. А у Марка эта сопротивляемость никогда не была очень высокой. На самом деле я хочу сказать вещь очень простую: трудно подчас провести грань между представлением и тем, кто представляет.

Ласло позвонил на следующее утро. Он две ночи подряд не вылезал из клубов, мотаясь из "Лаймлайта" в "Тоннель", из "Тоннеля" в клуб "Мы" и всюду собирая разрозненные куски противоречивой информации. Сходились все источники в следующем: Джайлза в Нью-Йорке нет, он уехал не то в Лос-Анджелес, не то в Лас-Вегас, Марк поехал с ним. Куда — никто толком не знал. В третьем часу ночи Ласло наткнулся на Тини Голд. Она дала ему понять, что может много чего порассказать, но с ним говорить наотрез отказалась, так что теперь, когда Билла больше нет, единственный человек, с которым Тини согласна побеседовать, это "дядя Марка, Лео", и если я завтра подъеду к ней домой часа в четыре, она расскажет мне "всю правду". К тому времени, как я это услышал, "завтра" успело превратиться в "сегодня". Ровно в три пятнадцать я направил стопы по указанному адресу — угол Восточной 74-й улицы и Парк-авеню.

Когда я назвал себя, швейцар впустил меня в роскошно отделанное парадное и проводил до лифта, который сам остановился на седьмом этаже, не пришлось даже кнопок нажимать. Горничная, по виду филиппинка, отворила мне дверь, и я вошел в холл огромной квартиры. Все вокруг было серо-голубым с золотом. Из-за двери, выходившей в коридор, появилась Тини, сделала два шажка по направлению ко мне, замерла и уставилась в пол. Уродливая роскошь обстановки совсем ее поглотила, на фоне столь гигантского пространства она казалась просто крошечной.

— Сьюзи, — сказала Тини, обернувшись к женщине, встретившей меня на пороге, — это дядя Марка.

— Да, да, — закивала Сьюзи, — хороший мальчик, очень хороший.

— Проходите в мою комнату, — произнесла Тини, не поднимая глаз. — Мы там поговорим.

Комната Тини оказалась маленькой, и в ней царил страшный беспорядок. Единственным связующим звеном между этой норкой и интерьером остальной квартиры были золотистые шелковые шторы. На мягком стуле громоздилась гора рубашек, платьев, футболок, а за ним валялись знакомые крылья, придавленные сверху кипой журналов. Письменный стол загромождали баночки, скляночки, флакончики с декоративной косметикой вперемешку с кремами, лосьонами и школьными учебниками. Мне бросилась в глаза стоявшая на книжной полке коробочка лего в фабричной упаковке. Точно такой же конструктор я видел у Марка.