Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

Она торжествовала, что Алику не довелось испытать с Виктором желанную радость. Впрочем, тут оставался мучающий вопрос. А вдруг он, встречаясь с ней, с Галей, встречался где-то и с Аликом и та тешилась с ним? Неотвязно хотелось убедиться в обратном, но Галя понимала, что прямо спросить подругу ещё не время.

Алику же виделся Виктор в узкой, как пенал, камере с голыми цементными стенами, набитой другими приговорёнными к расстрелу, в такой, какой её описал Лонгин Антонович. В мыслях о нём и о Викторе Алик упиралась в нечто, что ещё не понято, и надо было добраться до ответа – но нагрянула маменька. Она убеждена – профессорскую квартиру Алику не оставят, так пусть она не вздумает взять то, что ей постараются всучить взамен, надо требовать лучшее, собирать подписи коллег покойного.

Маменьку потрясло: оказалось, обкомовское руководство вежливо уведомило дочь – квартира за ней сохраняется. Так почему не заметно радости?.. Видимо, своей хмуростью дочка напоминает, что надо вернуть деньги, которые Лонгин Антонович, опасаясь какой-то проверки, положил на сберкнижки ей и мужу. Большей частью этих денег уже распорядились: старый «москвич» заменили новыми «жигулями», отремонтировали и заново обставили квартиру.

Мама горячо заверила дочь:

– Мы с отцом живём для тебя! Ведь у нас никого больше нет. Всё достанется тебе!

Если Алик хочет куда-то поехать или купить ещё один ковёр, она сейчас же снимет деньги с книжки...

Дочь не выказала интереса, выражение осталось горьким и замкнутым. Тогда маменька подумала: это принято в избранном слое – столь трагически себя держать. Быстро же Алка ухватила! Родной матери выставляется безутешной скорбящей маркизой, а на самом-то деле, конечно, наслаждается благоволением судьбы. Освободилась от больного старика и в свои двадцать пять, при красоте и здоровье, имеет гораздо больше, чем её родители наживали четверть века!

С искренностью её горя соглашался Юрыч. Зайдя после похорон, присел на стул:

– Не сберёгся Антоныч! Укатали Сивку крутые горки, никакая не болезнь, а работа съела его. Уморили его работой! – подняв глаза на Алика, расстроенно покивал: – Знаю, знаю, как вы были к нему привязаны...

Юрыч хотел приходить готовить для неё – она тепло поблагодарила и отказалась. Чьё-либо общество в доме было невыносимо.

Раз вечером позвонили в дверь. Она увидела в глазок актёра Данкова – ушла, закрылась в спальне; он звонил, звонил – не реагировала. Утром увидела у порога букетик незабудок.

Данков подкараулил её у дома, когда она возвращалась с работы, пошёл рядом, торопливо говоря:

– Гони меня! ругай, проклинай! Плюй в меня! Но, заклинаю, забирай то, что будет у твоего порога: цветы, записки, стихи... Для меня достаточно, что есть твой порог.

Он преградил ей путь. Посмотрела раздражённо и так пристально – Данков отступил:

– Ка-а-кая злая! Все силы ада не злы так. Это работа старика – распалял даром твою чувственность, и в тебе всё застыло...

Она бегом бросилась в подъезд. Дома выхватила цветы из мусорной корзины и вышвырнула в фортку.

Напомнил о себе и Гаплов. Придя в Дом моделей на очередную демонстрацию новинок, вертелся среди почитателей Алика. Её работами все восхищались, и чувствовалось: одобрение идёт сверху. Гаплов терпеливо выждал, когда другие выскажут похвалы, и, приготовившись говорить сам, нежно взял женщину за руку выше запястья. Алик бесцеремонно отбросила его пятерню. Позже он подскочил в вестибюле:

– Вы изменились к худшему. Я наблюдаю: у вас постоянно – неприязненное выражение! Покойный заразил вас болезненной аурой озлобления.

Она со злорадным удовольствием назвала его идиотом.

Как ни в чём не бывало он нанёс визит её родителям. Мама сообщила: «Напросился в гости, принёс торт, бутылку коньяка. Рассказывал, какой он интеллигентный, и это всё к тому, чтобы мы его перед тобой расхваливали».

Алик отреагировала на сообщение брезгливо. Маменька этого и ожидала. «Осмелела не на шутку. Ишь, как высоко себя ставит! Я бы не решилась». Завидовала дочке всей душой.

С прежним поклонением к Алику относился Дэн. Он считал: её муж был развращённым и в силу этого глубоко несчастным человеком, сумасшедше влюблённым в неё. Она не могла от этого отмахнуться, её жалость к нему стала такой, что у девчонки теперь чувство потери. В садике у кинотеатра, где обычно встречались Боб, Галя и Дэн, он преданно защищал Алика.

Боб (в сборную страны его пока не взяли, но он держал себя так, будто вот-вот возьмут) опирался на версию, возникшую в уме Людмилы. Виктор никого не убивал! Но так как Алик говорила, её идеал – бесстрашный, невероятно дерзкий парень, – он и выдумал, будто застрелил двоих милиционеров. Наслаждаясь ролью повелительницы, Алик настаивала, чтобы он повинился. Обольстительница довела его до умопомрачения (пытаясь заглушить её чары, он ещё и порядочно пил), словом, фантастическое «признание» оказалось написанным. И Виктору навесили чужие преступления.

Дэн возразил: он видит Алика на работе, знает о ней больше других. Её занимали проблемы мужа – до чего бережно она разговаривала с ним по телефону! И вообще она не из таких, кто заставлял бы покаяться в убийстве милиционеров, это не в её духе.

Галя перебила:

– И очень даже в духе! Но только он не выдумал – он написал о том, что сделал. Как хотите, но он – супермен! – она, побледнев, отвернулась, чтобы скрыть слезу.

В один из вечеров Боб представил друзьям недурненькую учительницу музыки Веронику, которая, послушав споры, томно произнесла:

– Человек – вот уж исчадие... может питаться растительным, жить, не убивая, а почему-то не хочет. – У неё был вид, словно она страшно устала от этого.

Вероника увлекалась йогой, не ела мяса. О ней Галя рассказала Алику в один из визитов:

– Девочка пока не раскрылась, но, я думаю, она специалистка по индийскому сексу. На голове стоит бесподобно – это надо видеть!

Алику были неприятны приходы Гали, но она не решалась не впускать подругу детства, и та приносила сорочьи подарки. Боб утверждает: не будь профессор неизлечимо больным, он не женился бы на Алке. А она запаривала его до обмороков – «большими затяжками докурила его жизнь».

«Терпеть и это?»

– Топай-ка отсюда!

– Ты послушай: я ему такое сказала! я ему говорю – трепло...

– Пошла-а!!! – Алик вырвала у подруги сумочку и метнула в прихожую.

Галя подхватила сумку на бегу, прыгнула через порог, оставив дверь распахнутой:

– Ты не можешь простить мне его!

И с лестницы донёсся стремительный топот её каблуков.

Алика преследовало где-то когда-то прочитанное: «Её душа пила тоску». Да, пила тоску день за днём, ночь за ночью, и в этой заливающей тоске мелькнул ещё один телефонный звонок Людмилы: «Расстреляли…»