Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы

То, что окна его обращены на восток, и то, что он часто видит восход солнца, казалось ему не случайным, он испытывал что-то вроде гордости. Ещё он замечал и слышал, как на краю крыши, на границе стены и крыши над четвёртым этажом дома, там, где всходит солнце, хлопает отставший кусок кровельного листа. Иногда, когда он бывал на улице, он прислушивался к этому хлопанью. В одну из зим, до того, как кровлю привели в порядок, на отставшем куске намёрзли очень большие сосульки, и они чудесно светились, когда позднее зимнее солнце наконец всходило.

Эти широкие ворота, сквозь которые всходило солнце, не были не замечены людьми. Сквозь них, до дальней дороги, до армейской части, тянулась, продолжаясь, площадь, вокруг которой и стояли дома. Площадь была сенной, и в базарные дни была заполнена подводами. Мальчик часто заставал повозку, въезжавшую со стороны восхода, и сам восход — подъем солнечного диска — одновременно. И картина этой одновременности, этих двух движений начала, чего-то начинающегося вместе, с его природным чутьём соответствия, «подходящности», вызывали у мальчика ликование.

Позже, в войну, сквозь эти ворота шли танки, иногда они мчались и грохотали, шли с востока к фронту, на запад. И опять он радовался соответствию: танков, которые делались в этом городе, где формировался и лучший в стране танковый гвардейский корпус — победы, и солнца — с одной стороны, с востока. Он был рад и горд тем, что ему приходилось смотреть лишь в эти окна: окна других комнат — не его, чужие.

После Победы дома оставались стоять по-прежнему. Больше десятка лет ничего существенно не менялось в квартале.

Мальчик, превратившийся уже в молодого человека, успешно заканчивал вуз, защищал блестящий, едва ли не на уровне диссертации диплом, когда какая-то богатая организация решила построить себе дом. Вставить его как раз в ворота, сквозь которые — для него — всходило солнце и шли на фронт танки. И словно закрыть таким образом тему сигнала, проникновения и движения, замкнуть кольцо.

Он был изумлён, поражён, когда увидел, как роется котлован для фундамента, подвозятся доски и кирпич; когда узнал и осознал, что на месте «его» ворот возводится и будет стоять дом для неизвестных ему людей. Естественно, он принял это на свой счёт. Так же естественно и то, что ни о какой его «мальчишеской» обиде не могло быть и речи. Во-вторых, он был уже не «мальчик», а во-первых, с его пониманием, с его феноменальным умением фиксировать события и укладывать их одно к другому плотно, без зазора — словно он сам был невольным каменщиком своей судьбы — и так, что получала вес и плоть его собственная жизнь, он был просто благодарен тому, что столь зримо, вещественно, доказательно, без видимого участия его воли замыкается этап его жизни — детство и юность, — что ему этот этап замыкают. Ещё более полную, горячую благодарность он испытал, когда узнал у прораба, что строится дом на средства и для работников управления лесного хозяйства. Это было тысячу раз правильно и единственно возможно — богатством края был лес, и самой неисчерпаемой, исконной, характерной природой был тайга, как бы сама собой подразумевавшая и толкавшая человека на строительство Дома, и сама же предлагавшая для этого материал.

Думая над строительством растущего на глазах дома, на растущие вокруг него и вместе с ним строительные леса, и размышляя о том, что за дом это будет, он ещё раз изумился и наполнился благодарностью, когда понял, что место для дома давно уже предопределено, причём очень жёстко и строго, границами соседних домов, между которыми он и должен быть встроен, втиснут. Ещё, и более всего, он поразился тем, что дом будет стоять на месте ветра — будто, глядя иначе, самим ветром и принесённый, — ветра, которому на его памяти, с детства, от роду, как и этому возводимому дому, пространство «жизни» было предопределено границами — стенами уже существовавших зданий.

Дом строился, и этаж за этажом, он свыкался с ним, как и со своей работой, которой занялся после защиты диплома. Когда строительство было завершено, и дом, выйдя во всех смыслах из лесов, поднялся на этаж выше своих соседей, стал единственным в квартале пятиэтажным, он сказал себе: «Да, так и должно было случиться». Когда начали вселяться жильцы, он некоторое время присматривался к ним с интересом, но их было сразу, скопом слишком много, и он постепенно успокоился.

Там, где новый дом соединялся с краем того, в противоположном конце которого он жил, сделали арку — небольшой тёмный низкий туннель. Иногда, по утрам, он видел кусочек солнечного луча на стене в глубине туннеля и говорил себе: «Да-да, именно так и должно быть теперь». Когда же он узнал, что в специальном — не для квартир — помещении первого этажа организуется детский сад, и увидел, как мгновенно перед новым домом выросла игровая площадка с верандами и огромными красно-белыми грибами над песочницами — на случай дождя и для «красоты» и «оживления», а может быть, и для того, чтобы напоминать жильцам о лесе, из которого, буквально, и вышел их дом — он улыбнулся и сказал себе: «Конечно, это, конечно, это...».

Спустя годы умерли и съехали соседи, и вся квартира досталась ему и его матери. И это, разумеется, не прошло для него незамеченным, это стало очередным подтверждением впервые посетившей его в отрочестве уверенности, что жить им здесь, и только здесь; и больше — что жить здесь именно ему.

Спустя ещё несколько лет, когда в его волосах начала пробиваться седина, тяжело заболела и слегла его мать. К этому времени, перенеся работу, которой кормился, на дом, освободившись от остального или, скорее наоборот, отдавшись целиком во власть возложенной на него заботы, он занимался исключительно своим: больной матерью и жизнью квартиры — наращиванием этой овеществлённой, заведомо надёжной и долговечной жизни. Именно в это время он прочёл в одной из книг громадной, доставшейся ему в наследство и приумноженной им самим библиотеки о том, что в Древнем Китае люди хоронили своих умерших предков и других родственников прямо у себя в доме, под полом, в земле. Он был изумлён: такой способ расположения в мире, когда прямо под тобой не только твоя земля, но и твои предки, те, кто дали тебе, будто бы без твоего спроса и ведома, жизнь, подарили её, и этот «непрошеный подарок» оказался самым чудесным и дорогим; когда ты находишься прямо над ними, буквально десятикратно на своей почве, и когда прямо над тобой — прозрачные и бесплотные, в противовес земле, воздух и небо, — такой способ существования показался ему в высшей степени верным. При таком способе были немыслимы многоэтажные дома. Подтверждалось то, что он так остро ощущал всю жизнь, получало оправдание и «одобрение» то, что он жил на первом этаже и не мыслил себе другой жизни, и то, что окна его комнаты выходили на Восток, и он не мыслил для себя других окон. Но затем он был удивлён, что часть, вроде бы совершенно чуждой, давно отсветившей с Востока культуры, оказалась ему родной. Моментально он объяснил себе всё числом кровей, текущих смешанными в его жилах, и поговоркой из общего и родного языка, доставшегося ему от родителей, второй из которых угасал у него на руках в своем доме, — поговоркой: «Крайности сходятся».