Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы

— Дети! — строго сказала Мария Александровна. — Кто съел кожурки? Это плохой поступок.

Володя покраснел и встал.

— Это я. Я больше никогда так не буду.

Мария Александровна решила Володю не наказывать, тем более, что во всём остальном он был совершенно примерным.

Так прошли детство, отрочество, юность, и уже спустя годы в Петербургской тюрьме Владимир Ильич размышлял над тем, хорошо ли обманывать тюремщика.

— Мента обмануть — святое дело, — подумал Ильич и обмакнул щепку в чернильницу из хлебной корки. — Будут знать, как нашего брата в кутузку!

Ильич записал молоком между строк в книге «легального марксиста» Струве: «Феликс! Яша и другие! Боритесь до конца! Я вас не выдам. Слава РСДРП(б)! Народ и РСДРП(б) едины! Решения Первого съезда РСДРП(б) выполним!» Написал, молоко выпил, корку съел, тюремщик так ничего и не понял.

Пролетели незаметно годы подпольной борьбы, ссылки, эмиграции. Владимир Ильич весело выглядывал из шалаша, переговаривался с Зиновьевым о партийных делах, отмахивался от слепней, писал приказы в Питер:

«Пусть пригонят «Аврору». Очень надо. Я кое-что придумал. Сходите на Путиловский. Передайте рабочим, чтоб винтовки не отдавали.

Чао-какао. Ваш Ильич».

Зиновьева совсем мухи облепили, он хлоп-хлоп себя по щекам:

— А в Питер Вам, Владимир Ильич, надо на паровозе. Самый лучший способ.

— Сам знаю, что на паровозе. Кхе-кхе! А ты что это, Зиновьев, весь в мухах, никак обделался! А? Мухи-то знают куда садиться! Ха-ха! Али шпиков напугался, весь обсерился.

— Всё вам, Владимир Ильич, шуточки.

Три месяца спустя Ильич в парике шёл с явочной квартиры в Смольный. Вдруг из-за угла высунулась сутулая в котелке фигура.

— Эй, Ульянов! Это ты? — спросил незнакомец.

— Шпик, шпик, шпик, — моментально сообразил Ильич, свернул в соседнюю улицу и припустил.

— Ульянов, стой! — крикнул шпик. — Я тебя узнал! Стой-стой! Немецкий шпион! — Тут-то и пригодились Ильичу занятия физкультурой, которые он не прекращал даже в камере-одиночке. Шпик не отставал, уже было чуть-чуть не схватил Ильича за фалду, но навстречу бегунам попались путиловские рабочие, которые сразу почуяли неладное и поставили на всякий случай шпику ножку. Хлобысь! Рылом в грязь!

— Что ж ты, антилигент! — засмеялись рабочие. — Под ноги-то не смотришь!

Шпик вскочил мигом, но Ильич уже прошмыгнул в Смольный.

— Угицкий! — с порога крикнул Ильич. — «Аврору» пгигнали?

— Так точно.

— Телеграфируй на богт. Пусть залпа дадут по Зимнему. Пусть Керенский обгсегется.

Ба-бах! Ильич бегом по кабинетам. Сначала к Кржижановскому:

— Давай, Жужжалка, пгидумывай ГОЭЛРО, лепестгичеством Госсию обмотаем.

Потом Дзержинскому:

— Создавай, Эдмундыч, Чеку, пегеловим пгоституток-эссегов.

Потом к Луначарскому:

— Ну, Лунатик, хочешь букваги печатать?

— Хочу.

— Давай-давай, теперь габочим букваги пгигодятся. Ой, как пгигодятся.

Прогромыхала гражданская война, давала о себе знать отравленная пуля эсерки Каплан, Владимира Ильича приковала постель, он коротал дни в Горках, окружённый заботами Надежды Константиновны.

Как-то раз заехал в Горки Сталин проверить, нет ли у Ленина радиоприёмника, и Владимир Ильич наткнулся на него возле кладовки.

— Вот тебе, вот тебе! Шлёп! Шлёп! А ещё сын сапожника! Как тебе, Сталин, не стыдно! Яков Свегдлов такого бы себе не позволил.

Сталин ретировался и осклабился, мол, ну, что вы, Владимир Ильич, режим, врачи, дисциплина.

— Нельзя вам волноваться. — Удалился Сталин восвояси.

Владимир Ильич разволновался.

— Надюшка! Этот Иоська ждёт не дождётся моей смегти, чтобы извгатить наше с Магсом учение.

— Не бери, Володя, в голову! Феликс Эдмундович не допустит.

— Скажешь! Все хогоши. Тгоцкий — евгей, Бухагин — газмазня, Иоська — газбойная гожа.

— Как ты, Володя, ругаешься. Нельзя тебе. Поехали-ка лучше к деткам в Горки на ёлку. Отвлечёмся.

— Детки-детки, — подобрел Ильич. — Люблю деток. Ха-ха. Счастливые они — будут жить при коммунизме.

Вся в шарах, игрушках, флажках новогодняя ёлка сверкала посреди избы.

— Дети! — спросила учительница. — Знаете, кто к нам сейчас придёт?

— Дедушка Мороз! — хором протянули дети.

— Нет, дети, вместо Дедушки Мороза к нам придёт сегодня Владимир Ильич.

— Ура! — обрадовались дети.

— А вместо снегурочки...

— Надежда Константиновна! — догадалась на сей раз малышня.

Распахнулись двери. Ильич и Надежда Константиновна, легки на помине, вошли в избу!

— С новым годом, детки! — снимая шубу, поздравил Ильич присутствующих. — Эхё-хе! Детоньки! Ского я к пгаотцу Магсу уйду, недолго осталось. Но вы наше с Магсом учение не забывайте потому, что оно вегно. А этот Иоська Виссагионович даст вам без меня пгосгаться. Помяните моё слово.

Дети скукожились, как воробьи.

— Ну что заггустили! Гасскажите-ка нам стишки. А, Надежда Константиновна! Давненько мы с тобою стишков не слушали.

— Ха-ха-ха, — засмеялась Надежда Константиновна, учительница, дети.

Прошло тридцать с небольшим лет. Подросли горкинские ребята и уже не кружились под Новый Год вокруг праздничной ёлки, а валили огромные ели на лесоповале возле Ивделя. В Кремль для наркомовских детей пилили ёлку Пётр и Василий.

— А ведь как в воду глядел Ильич, а?

— Не вякай ты! Ошибка вышла. Разберутся. Правда всё равно на свет выведет. Реабилитируют нас.

Посмертно всех горкинских ребят реабилитировали, назначили вдовам пенсии, зацвела на полях кукуруза, полетел в космос Юрий Гагарин, Фиделька прогнал с Кубы буржуев — совсем близко до коммунизма стало.

— Говна тебе, а не коммунизма, — подумал Лёнька и пнул Никитку под жопу. — Иди-ка, лысый, выращивай огурцы на огороде.

Наклеил «новый ильич» Лёнька себе мохнатые брови, навесил на грудь орденов и поехал в заграницу речи толкать.

— Разрядка, взаимопонимание, отдельные недостатки, развитой социализм, сиськи-масиськи.

— Что за сиськи-письки? — не может понять Вилли Брандт.

— Наверное, это он «систематически» произносит, — предположил Жискар д’Эстен.

— Так оно и есть, — заключила Индира Ганди. — Челюсть у него вставная.

Подразрядился Лёнька и влез в Афган, да и помер. Загудели ВИЗ, Уралмаш, БАМ, КамАЗ, Братская ГЭС. Мир праху твоему, генсек Лёнька.

Вытащил Андроп из стола досье на всех членов и хлоп по столу:

— Все вы тут у меня, все, засранцы. Устроили тут, понимаешь, блядство!

Забегался старый партизан Андропка, слёг — не помогла и интерпочка.

— Ну, теперь я, — сказал Чернявый.

— Да уж, — подумал Мишутка. — Посиди, старый пердун, маленько, повоняй напоследок.

И раз такая карма пошла, Чернявый тоже дубу дал. Громыко набрался духу и говорит: