Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы

И у Магды — подозрение, что царишь не в собственной жизни, но служишь — в чьей-то: нищим смотрителем... и — за голову: ч-чёртов аккордный труд! — бьют расстроенный свадебный рояль — в вороньи щепки! И, взвившись пронзительным трауром — над киверами сада, бросаются чёрной оспой на потёкшее в аут солнце. Аут Цезарь, аут...

И — налегке — теперь же даруем всем снисходительность: — и в тридцать пять ещё можно, — щедро: почему нет? А что вы затевали? Разнузданный Карфаген, Персию, Индию... Или в Индию снарядим казачков?..

Но клянусь вашими драгоценностями, мне — тридцать, а не... у вас нет, а у меня есть — тридцать!..

Нашли себе возраст — тридцать пять и... не смущайтесь, — наполеоновские планы? — под реплику гостя: вулюар с’э пувуар, — продувая папиросу смехом и не интересуясь, что он успел, а кого, жаль, не вздёрнул на карусели, как дерьмо в шёлковых чулках... но — нападение мелочи... почему всегда — мелочь?! Кружение окраин... Хотя, узнав впоследствии сюжет, конечно, спохватится — распахнуть взоры, чёрт с вами, скорей швыряйте — до последнего чеканного профиля! — на память, что живём... (Вариант: неужели ваше прекрасное величество не подарит мне свой портрет? — Ну разумеется, ловите! Говорят, я чертовски похож на эту золотую миниатюру: на этот наполеондор...)

И рассеянно — гость: — То-то кому-нибудь хлопот, наваляв стишок — в поэты! Так поминутно втаскивать себя за волосы в Судьбу? И откуда ни возьмись — новая Прекрасная Елена, хоть трижды святая... А если здесь и сейчас я — проездом: на войну, за море — значит...

И в том же стиле — пора, пора! Возможно, настигшая пальцы гостя — на чашке. Или — затянувший хрупкое тремоло шантажа предмет наконец вычёркивает из неопределённости, как из угла, свою ломоту в чужих суставах — и страсть хлопушки к повторению оглушительных эффектов — до эффекта вечности, и к правке (генеральской выправке) Слова...

( Оторвавшись от завтрака: — О, великий мсье Гёте, я так рыдал над вашим романом, что утопил его в слезах, это бессмертная утопия! Жаль, что не ознакомлюсь с «Фаустом». Вы медлительны! — он поболтал со мной о том, о сём — о любви, о роке, об Истории, как вы находите, мсье Гётт, мсье Бог? — повторяя мои ответы в выражениях более неустрашимых, чем позволил бы себе я... )

И — о претворяющих тот и этот божественный образ — в отрезанный ломоть своей плоти, запуская по водам — к далеким от нас святошам, воссиявшим с сервиза островов... верней — чем пускать по водам сервиз (по скончании завтрака... по истечении кофе...) — не лучше ли...

В общем, ради лучшего мира — от паломников: об пол — и вдребезги!

Поклон.

И синий, складчатый занавес моря.

С блеском преломиться — в повторении... и пуститься — солнцем — в новый заход: все пути ведут — к бывшему! И склонность солнца — к найденной однажды красной линии... и южный город, повисший в стихийном соответствии веток — лекалу пропащей улицы (отметка, крап досужего прохожего... прошедшего!)... мелькнувший в разрезе двора, татуированного синими голубками, в цейтноте набережной, оторвавшейся осенним этюдом — от неповоротливого камня домов и приблизившийся к ускользанию... и в прочей детали, раскатившейся по миру, как хохотом по базару — четвертные-чеширские пасти тыкв... Южный город существует — в повторениях.

И белокурая мадам на террасе, одна, завивая в дым — ожидание кого-то с войны, скорее занята — сверкой, нащупыванием сулящей правдоподобие мелочи — измельчанием текста...

Но раз будущее — душой давно в нас (отстав от плоти и наращивая — за наш счёт), как мы в душе — давно в будущем (тоже — в одной душе!)... Так Ожидаемый, собственно — перед ней... если найдется вовремя и вообще возвратиться — à propos, как герой беспроволочного романа, а не как военный герой того еврейского анекдота, звавшийся... так же несущественно, например — Яков Первый, явившийся — мимо ждущих: в историю гостя и Магды, отступающей — перед прозреньем героя, чтоб наслаивать пирамиды претендующей на героя мелочи, полагая, что сокращаешь... героя? Ах, наслоения пирамид, отступающих в эмпиреи от битвы при пирамидах...

Что удивляться, что мы увлечёмся мелкой правдоподобностью Якова? Их мелким Пре... Правдоподобием.

Вперёд — за Якобы Первым, Отступающим — от Настоящей Войны — в пустыню Ожидания, распалённую побитой изюмом мамочкой, отёкшей мешком на слепом окошечке... за вечно якающим голубчиком с южными, как пропащий город, глазами, всё-то им не с руки — вечно тыкающее ими, как тыква, тело, сомневающееся в золотой середине: то обложится авторитетом напусков, прибрав излишки пространства — или мелко утрясётся в иллюзию, таки в дым! — но штаны, плещущие отрешённо от игольного ушка лодыжек (продёрнуть — дорогу), выдадут — по стылую шею! — сожравшего себя до песочного Я: не война ли кормит себя сама? За ним, за скачущим задом наперёд с отрешёнными от песков глазами (Я только дунул на пустыню — и она перестала существовать!..), верней — передом назад: к мамочке.

А мамуля, выплывающая под копчёным парусом на качелях окошечка, скрипящего птичьим криком, вверх — к Мысу Немыслимых Надежд, и вниз — к источнику: к весне — виноградник капелей, бьющий, как в барабан — лотерейным аллегри в поплывшую голову: веселитесь, надейтесь!.. — приподняв бумазейные маркизы век на последнего — Якова, Якова Последнего, выеденного, ай, вы или я слезли с ума, фыркнула вдруг мамуля, судя по вашим отсутствующим глазам? Сейчас я поверю им — это наш герой Яша! Уже сядьте с дороги — за победную капельку, здесь один виноград, вы забыли, что вы не очень мальчик? Где пустая коробка? Он думает — покушать сейчас, так назавтра его не потянет снова! В этом пергаменте я ввернула фаршированной рыбы, а здесь тейглах, что такого, если вы похрустите в пути со скуки? Даже Яша любит! Яша — там, в окне, ай, опять он не видит?! Этот тип Яша возвращается в час по ложке, он же тихоня! — и наддав пару марселю-брамселю на разрюмившемся окошечке — на капитанских подмостках: вверх, навстречу... но вы хоть слышите, как поют?..

Так я вам не видя скажу, кому приспичило петь — как не Петечке? Он такой Яша, как кто-то проклюнулся — или вылупился — из реверса окошечка. Там поет гуляка-Петечка, эх, по Галерной улице гуляли юнкера, гарцевали-топали, опухали хохотом, как тополи, набивали в медные гильзы кудрей толчённый толчеёй ветер, будущий пепел — перепел краснозобый Петечка... Околпаченный базарный Петрушка, без ног от гулянки.

Куль с отрубями на колёсах...

Принц на горошинах.

А буланая неподкованная дамочка, что катит его по улицам, называется Катечка — с заплетённой в гриву блесткой дождя над прядким ухом... в прядке над ухом, родящим остекленевшую ягодку, и с оловянными плошками глаз, не отмытыми от небесных сладостей — взбитых облаков. И гулять бы ему так с Катечкой — как с весёлой вдовицей Войной, так оглушительно — чтоб себя не помнить! А вспомнить — едва наполовину, а свои скороходы в напомаженном сапожке так и забыть, то-то встало раз в жизни веселье — факельцуг в небеса! Как с шального везения по улицам и дальше не гулять и не петь?