Теодор Рошак - Киномания

Спокойный полет, мягкая посадка в Тулузе; быстро пройдя французскую таможню, мы с сестрой Ангелиной оказались у дорожки перед залом прибытия, где нас ждал другой лимузин — больше и роскошнее цюрихского. Водитель, тоже священник, тепло приветствовал меня и бросился помогать с багажом. Вскоре мы с сестрой Ангелиной сидели на просторном заднем сиденье, словно бы встроенном в велюровую облачную гряду, а лимузин несся в горы к северу от города. Машина словно летела над дорогой. Скоро я начал клевать носом — сказывалась бессонная ночь и усталость от перелетов. Я стряхнул с себя сонливость и взглянул на сестру Ангелину. Вот бедняжка, подумал я, глядя на нее. Молодая, хорошенькая, умная… вероятно, она ничего не знала о жизни за пределами своей церкви. Ее, сироту, приняли в приют и с детских лет вдалбливали в голову безрадостные катарские доктрины. Неужели личный опыт заставлял ее верить, что мир, в котором она обитает, есть ад, а сама она рождена для того, чтобы на всю жизнь стать невинной жертвой мстительного Темного Бога. И тут, прежде чем я успел понять это, она повернулась, ее глаза встретились с моими. В ее взгляде не было ничего робкого или невинного. Натянутая улыбка исчезла, сменившись холодным, бесстрастным взглядом.

Я сунул руку в саквояж и вытащил саллиранд, подаренный доктором Биксом.

— Вы когда-нибудь пользовались этим прибором? — спросил я, чтобы завязать разговор.

— Да, когда училась в школе, — ответила она.

— Вы изучали кино? — спросил я.

— Нет. Я готовилась к религиозному служению.

Прошло еще несколько минут, и я сказал:

— Вчера ночью в приюте я слышал пение в часовне. Что это было такое?

— Вечерняя служба, — ответила она.

— Я не уверен, но мне показалось, что я слышал песню. Что-то вроде этого… — И я насвистел несколько запомнившихся мне нот мелодии.

— О да. Это один из наших гимнов.

— У него есть название?

— Vale Avis Tenebrica.

— И это значит?..

Она помедлила, размышляя над ответом.

— «Прощай, птица ночи», кажется. Птица — это символ.

Именно эту мелодию напевал Анджелотти тогда, в квартире Клер.

Я вдруг почувствовал себя так, будто меня укачало. Но это не было вызвано ездой. И страхом тоже. Это было отвращение, возникшее внезапно, когда я осознал собственную полнейшую и убийственную глупость. Я был тем самым человеком, который, посмотрев «Психоз», приезжает переночевать в «Бейтс-Мотель» и нажимает кнопку вызова прислуги.

— Долго ехать? — спросил я.

— Меньше двух часов, — ответила она, — Хотите выпить кофе?

Я ответил, что хочу. Она похлопала водителя по плечу, он передал ей большой серебряный термос и две кружки. Сестра Ангелина откинула разделявший нас подлокотник, превратившийся в столик. Она налила кофе. Он оказался крепкий, горьковатый и очень горячий. Я принялся пить маленькими глотками.

— А в монастыре есть телефон? — спросил я.

— Да, конечно, — ответила сестра Ангелина.

— Отлично, — сказал я, начиная соображать, кому бы позвонить, если представится возможность.

Клер была вне пределов досягаемости. А кому еще? Кому-нибудь из коллег в университете? Пусть только для того, чтобы сообщить: у меня в столе лежат копия моей рукописи о Максе Касле и моя полная, чрезвычайно критическая статья о Саймоне Данкле. На всякий случай я бы хотел, чтобы о моих писаниях знал кто-то еще, кроме Анджелотти.

На какой такой случай? Я повернулся к сестре Ангелине и выдавил из себя смешок.

— Я полагаю, пропасть без вести в океане здесь невозможно.

Она ответила мне приятной улыбкой, хотя, конечно же, и понятия не имела, что я имею в виду.

— Нет, этого вам нечего бояться, — Ее глаза стали еще более внимательными.

— Отлично, — сказал я. — Просто великолепно.

— Как видите, океана поблизости нет, — Она повела рукой, демонстрируя великолепный вид за окном машины: со всех сторон — отвесные зубчатые скалы.

— Отлично, — сказал я еще раз.

Меня как-то странно утешили ее слова. Я вдруг понял, что мое лицо расплылось в глуповатой улыбке. Зачем она? Но убрать ее — выше моих сил. Пусть уж остается. Мой рот снова начал говорить. Что-то он скажет теперь, думал я. Он сказал:

— И большая птица вряд ли унесет. — Я счел это поводом для смеха — и рассмеялся, расплескав кофе на обивку.

— Вряд ли, — согласилась Ангелина.

— Отлично, — сказал я. — Скоро я окажусь во внутреннем святилище, да?

— О да, — ответила она, — Вы будете в полной безопасности, о вас позаботятся.

— Отлично, — сказал я еще раз. Потому что это же здорово — находиться в безопасности да еще когда о тебе заботятся. И кофе был отличный. От него мне становилось тепло и приятно. И начало клонить в сон. В такой спокойный сон. Это было вполне объяснимо: мне требовался отдых.

Сестра Ангелина, вероятно, знала об этом. Она взяла из моей руки кружку, чтобы не расплескивался кофе. И это тоже было здорово, потому что моя рука отяжелела и едва двигалась.

— Если хотите, можете прислониться ко мне, — сказала она.

Я хотел. Но я спросил:

— А это позволяется? — Ведь она же была монахиней, а, значит, девственницей. Красивой, дружелюбной, уютной девственницей.

— Конечно, — сказала она, подставляя плечо, чтобы я не упал.

Я должен поблагодарить ее, подумал я. Но сколько трудов. Мне удалось приоткрыть глаза и шевельнуть губами, что-то сказать — я сам не знал что. Но сестра Ангелина поняла. Она улыбнулась мне и придвинулась поближе.

— Вы не споете… ту песню? — спросил я, вовсе не чувствуя уверенности в том, что она меня поняла.

Я словно бы бормотал едва слышно. Но она знала, что мне нужно. Она принялась напевать ту песенку об одиночестве, невезении и темной, темной ночи. Я решил, что имя Ангелина очень ей подходит. Она была похожа на ангела, что парит надо мной, давая защиту. Глаза у нее были умные и красивые, красивые и умные. И внутри них — да, да, я видел это, — как и все вокруг, становилось темнее и еще темнее. Впуская меня, открывались двери.

Внутреннее святилище.

Я был там.

Теперь я мог отдыхать

долго, долго…

Снова и снова — неделями длиной в месяц, месяцами длиной в год — я, как в кино, прокручиваю перед своим внутренним взором все случившееся. То, что я вижу на воображаемом экране, происходит не со мной, а с кем-то другим. Если смотреть на вещи таким образом, то правду можно удерживать на безболезненном расстоянии.

Каким я вижу себя, изумленного героя, в этом фарсе-нуар? Я пытаюсь представить себе этакого милого парня. По-настоящему милого. Привлекательного, доброжелательного, доверчивого. Слишком доверчивого. Ну хорошо… глупого. Но обаятельно глупого. Как тот любезный простофиля из «Третьего человека», которого играет Джозеф Коттен {359} 359 С. 760. Как этот любезный простофиля из «Третьего человека», которого играет Джозеф Коттен. — См. прим. к с. 315. . Полная невинность, попавшая в компанию негодяев. Вот наилучшее лицо, какое я могу для себя подобрать.