Олег Кашин - Роисся вперде

Но у «Олимпстроя» была другая — пожалуй, гораздо более важная функция, чем строительство стадионов и гостиниц. Пользуясь своими безграничными возможностями, корпорация уже третий год тщательно отслеживала и отыскивала любые сколько-нибудь интересные с прикладной точки зрения изобретения и открытия, совершаемые на территории России. И если, задавшись такой целью, собрать сотню самых загадочных смертей и самоубийств, какие только происходили в стране в последнее время, выяснилось бы, что большая их часть так или иначе связана с тем, что происходило за закрытыми дверями корпорации. Технолог Калужского пивоваренного завода Никита М. — утонул в резервуаре с пивом, несчастный случай, причем вполне курьезный. Но кто знает о том, что у покойного были собственные оригинальные разработки, касающиеся десятикратного удешевления производства пива, позволившие бы родному предприятию в фантастически короткие сроки вырваться в, по крайней мере, всероссийские лидеры отрасли — так, во всяком случае, говорил, потрясая какими-то бумагами, специалист «Олимпстроя», когда в офисе корпорации собрались - формально для обсуждения нового «олимпийского» сорта пива и тендера на его производство, — руководители всех крупнейших пивных компаний страны. Про сенсационную технологию они все поняли сразу и правильно — и те добровольные пожертвования «на Олимпиаду», которыми пивная промышленность до сих пор снабжает бюджет «Олимпстроя», возможно, стоит считать платой за то, что идея убитого калужского технолога никогда не будет реализована.

Но о пивной истории Слава слышал от других — это еще было до него. У него все началось с мяса. Такое же совещание — но уже под его, Славы, председательством, — и докладчик, суетливый красномордый толстяк откуда-то с юга.

— Валентин Вячеславович Русак, — сверяясь с бумагами, представил толстяка Слава. Собравшиеся — люди, контролирующие всю, вплоть до кенгуря- тины, мясную отрасль страны, слушали. Слушали с ужасом, причем пугал их не тот гусар-одиночка с волшебной жидкостью, о котором говорил докладчик, а суммы, которые «Олимпстрой» в лице Славы мог запросить за то, чтобы волшебная жидкость не уничтожила сложившееся на рынке равновесие, за которое многие из сидевших в тот момент перед Славой заплатили кровью партнеров, конкурентов или еще чьей-то. Да и не только кровью.

Поэтому, наверное, всех удивило, что о деньгах Слава сказал каким-то необязательным голосом — а он действительно сразу понял, что традиционный налог на неиспользование изобретения в этой ситуации — не главное. В отчете Русака его заинтересовало прежде всего то, что кто-то из излишне активных местных мясников («Фи-ли-мо-ненко», — мысленно проговорил Слава, стараясь запомнить фамилию) то ли просто сжег гусару-одиночке лабораторию, то ли, — и об этом не хотелось думать, — уничтожил изобретение, которое может пригодиться не только олимпийскому движению и его общаку.

— Когда твои парни сжигали сарай этого козла — жидкость в сарае была? — повторил Слава свой вопрос, и Филимоненко вдруг подумал, что надо было, наверное, все-таки сходить в туалет перед тем, как в ворота позвонили, — но кто же знал.

— Я не помню, - жалобно ответил он, но могу узнать. Я обязательно узнаю, — переформулировал он, глядя на Славу уже не жалобно, а преданно — Николай Георгиевич и в самом деле умел подстраиваться под собеседника, даром что атаман.

— Сутки, — ответил Слава, встал и, не прощаясь, вышел. Это было вечером, а утром Слава позвонил и сказал, что интерес к жидкости его ведомство утратило, и если Филимоненко зачем-нибудь хочет поговорить с Карповым — то пусть говорит, Славы это уже не касается. Слава умел говорить так, чтобы по спине собеседника прыгали мурашки, но в этот раз он если на кого-то и злился, то только на себя — хотя, пожалуй, и сам не был ни в чем виноват, в больших системах всегда тяжело с логистикой, и хорошо хоть, что сегодня, а не через неделю ему позвонили с неопределяющегося номера и сказали, что с сывороткой все в порядке, образцы и формула уже в Москве. Он ехал в аэропорт, рассуждая, что, хоть первое задание и провалено, за ним все равно последует второе, и с ним-то уже осечек не будет — еще покойный Патриарх называл Славу быстроо- бучаемым, а это все-таки кое-что значило. С такими мыслями Слава взлетал над расчерченными лесополосами холмами и полями, а где-то внизу, на третьем этаже облезлого сталинского дома в институтском поселке, Карпов лежал в коридоре на линолеуме, который стелил еще дед, и пытался жестами показать, что он готов разговаривать, но, когда на кадыке стоит десантный ботинок, слова застревают в горле. Филимоненко понял его не сразу, но понял, сказал: ногу-то убери, — и молодой есаул с тремя георгиевскими крестами на камуфляжном армяке (Коля Черников действительно до прошлой осени служил в ВДВ, а кресты ему подарил Филимоненко — типа награда авансом), сплюнув куда-то Карпову между глаз, стащил свой ботинок с карповской шеи, и теперь Карпов мог видеть Колину ширинку — и, кажется, у Коли была эрекция.

— Встать-то можно? — Карпов лежал, понимая, что в этой ситуации ничего без разрешения делать не нужно.

— Ну вставай, — равнодушно отозвался Филимоненко, и Карпов, опираясь рукой о линолеум, поднялся, став с атаманом вровень.

— Сарай, получается, вы сожгли? — и, не удостоенный ответом, выплюнул на пол обломок зуба — когда-то Карпова уже били, но зуб выбили первый раз, и, по дурацкой привычке, он решил запомнить дату, но, оказалось, не знал, какое сегодня число.

— Как-то неправильно все, — сказал он атаману, который продолжал молчать. — Я вообще-то слова тоже понимаю.

И тоже замолчал — ему стаю себя жалко, чуть не заплакал.

Главная цель визита к Карпову была - да просто исправить настроение, испорченное Славой и его вчерашним визитом. Филимоненко не любил, когда его заставляли бояться, особенно когда источником страха было два или три, — сколько там слов Слава вчера произнес? Но когда Коля и еще двое парней били Карпова, Филимоненко, во-первых, никакого удовлетворения не почувствовал, потому что ну в самом деле — этот обсос даже если и виноват, то только в собственной глупости, так- то его действительно никто ни о чем не предупреждал, а догадываться он не обязан, Филимоненко на его месте тоже ни о чем бы не догадался. Да, — на его месте, именно, и это было уже во-вторых — атаман вдруг подумал, что было бы неплохо иметь на всякий случай литр-другой этой жидкости. И когда Карпов сказал, что он вообще-то понимает и слова тоже, Филимоненко попросил Колю: «Ебни его еще раз», — и Карпов упал, а атаман сказал: «Ну любо, спасибо, ребята», и отпустил парней, оставшись с Карповым наедине. Через пятнадцать минут он шел к своей GMC с газетным свертком, из которого торчало горлышко двухлитровой кока-кольной бутылки с желтоватой жидкостью — если бы кто увидел, решили бы, что самогон.