Ирина Левитес - Аня

Она до утра просидела в оцепенении. Шею пекло так же сильно, как и сердце. Втайне она надеялась, что ночное недоразумение развеется и со временем забудется. Но Леня не возвращался и не звонил.

Пришла Александра Ивановна и гневно выпалила: да что ж это делается, о ребенке бы подумали, ни стыда, ни совести у тебя нет, я всегда говорила, не будет с тебя толку, как волка ни корми, вечно ты себе на уме, и вот результат, теперь на алименты подашь, только для этого и замуж выходила, а Леня-то как убивается, прямо с лица спал, хорошо хоть Лариса поддерживает, мир не без добрых людей, ах ты, Сонечка моя бедненькая, сиротинушка…

Недели через две после шумного визита свекрови Аня уговорила Петра забрать ее немногочисленные вещи и, главное, книги. Петя долго отнекивался, но все-таки поехал. Вернулся злой, шумно бросил картонные ящики в прихожей, долго молчал, а потом ни с того ни с сего ворвался в детскую и заорал:

— И чтоб больше я эту проныру здесь не видел!

— Какую еще проныру? Петь, ты о чем? — растерялась Аня.

— Эту! Лариску твою! Расположилась там как хозяйка! — И, посчитав объяснение исчерпывающим, захлопнул за собой дверь.

Лариса все-таки устроила свою личную жизнь. И нужно-то было немного: собрать осколки Аниных неосторожно оброненных откровений, подкрепить их истинными фактами, прекрасно известными Леониду, и грамотно вылепить из них то, что требовалось.

Очень не хотелось сидеть на шее у мамы и Пети, хотя они не только не собирались попрекать куском хлеба, но, напротив, обращались с ней как с хрустальной вазой, проявляя чудеса сочувствия и такта. И все же стыдно было просить денег на каждую мелочь — от колготок и шампуня до памперсов. Надо было искать заработок, несмотря на то, что Соня связала по рукам и ногам. Проще всего было дать объявление и делать инъекции на дому. Но эта затея изначально была обречена на провал. Заранее знала, что бегала бы по квартирам бесплатно.

Мыть полы в подъездах тоже не годилось — не с кем надолго оставить Соню, которая спала все меньше и меньше, требуя постоянного внимания. На руки не просилась, довольствуясь разглядыванием разноцветных погремушек, подвешенных поперек кроватки, издающих сухое дребезжание при неловких касаниях маленьких ручек. Пластмассовые шары ей быстро надоедали, и она затихала, погрузившись в созерцание глянцевых страниц, вырванных из журналов. Ухватывала бумагу цепкими пальчиками, удивленно вглядывалась в иллюстрации и самозабвенно прислушивалась к шелесту бумаги.

«Еще одна читательница растет!» — смеялась Наташа. Но и «читать» Соня соглашалась лишь в присутствии кого-нибудь из взрослых. Пришлось приспосабливаться: во время уборки таскать за собой малышку, пристраивая ее на диван в большой комнате. Чтобы приготовить что-нибудь простенькое, на скорую руку, Аня притаскивала в кухню пластмассовую ванночку, водружала ее на две табуретки, внутрь стелила одеяльце, и в этой импровизированной колыбельке Соня лежала, для порядка последовательно выбрасывая на пол пластмассовых попугая, мишку, зайца и жуткого Покемона.

Соседка Оля, мама полугодовалого Филиппа, подрабатывала не отходя от сына. Делала сувениры из кожи, бисера и раковин, причудливо соединенных в стилизованные фигурки, изображающие изделия коренных малочисленных народностей, и сдавала их в магазин, получая небольшие проценты. И Ане предложила заодно подработать.

Она согласилась с радостью, внимательно присматривалась к Олиным порхающим пальцам, стремительно нанизывающим матовые, прозрачные, искристые бисеринки разной формы — продолговатой, округлой, цилиндрически обрубленной, — сплетающиеся в причудливый узор, и старательно повторяла. Из-под ее пальцев выходили кособокие уродцы, причем каждый последующий оказывался страшнее предыдущего, и она сдалась.

— Да, сувениры — не мое призвание, — задумчиво протянула Аня, разглядывая свое произведение. — Ни на что путное я не гожусь.

— Так нельзя! — воинственно запротестовала Оля. — У каждого свой талант. Только не все об этом знают.

— Мои таланты так глубоко зарыты, что даже археологические раскопки не помогут.

— А если подумать?

— Даже если думать с утра до вечера — ничего не придумаешь. Я, кроме уколов, ничего не умею.

— И этого немало! — не согласилась Оля. — Еще умеешь готовить, стирать, убирать…

— В домработницы идти прикажешь? — невесело засмеялась Аня. — Только это и остается. А что я еще могу? Вот! Умею грамотно писать. И чужие ошибки вижу. Может, в корректоры податься?

— Идея! — воодушевилась Оля. — Одна моя знакомая работала в институте, в издательстве, а потом в газету ушла. Так она говорила, в том институте все время корректоры требуются. Иди!

— С ума сошла? Там же образование надо иметь специальное, филологическое. Как я могу туда пойти? Это же авантюра чистой воды. Просто хулиганство.

— Откуда ты знаешь? А вдруг у тебя получится? И удобно. Ошибки можно проверять дома, возле Сонечки.

— Ни за что! — рассердилась Аня. — Даже не подумаю. Глупости! Какой из меня корректор? Незачем народ смешить.

Несколько дней колебалась, а потом решилась — «за спрос не бьют». Подумаешь — откажут! Никакой трагедии в этом нет. И не такое уж безнадежное предприятие задумала. Ведь действительно видит ошибки и опечатки, безобразно пятнающие страницы. Их с каждым днем становится все больше, словно они вырвались на свободу и стали самостоятельно размножаться всеми мыслимыми способами — почкуясь, делясь, клонируясь, пуская прочные корни, проползая плетьми, выбрасывая новые побеги. Расплодившись, ошибки лезли в любые тексты и паясничали, устроив безнаказанную вакханалию. Хорошо бы с ними расправиться как следует!

Аня подошла к институту и остановилась, разглядывая вывеску. Красивая, новая: на синем фоне блестели золотые буквы, прячущиеся за стеклом. Вздохнула и села на скамейку напротив центрального входа, смахнув перчаткой снег. Искусственно подогреваемая решительность куда-то подевалась, хотя много раз мысленно репетировалась сцена: вот она входит, непринужденно здоровается и уверенно (самое главное — уверенно!) предлагает свои услуги в качестве корректора. Без опыта работы, правда, зато при желании добросовестно трудиться.

Ноги замерзли в тонких сапожках, и под полушубок начали проползать ручейки озноба, но невозможно было встать и двинуться к входной двери, поднявшись по семи широким ступеням, пересчитанным за время сидения на лавочке.

На козырьке, нависающем над входом, суетились рабочие, устанавливали искусственную елку и ловили пока еще темную гирлянду, которую спускали из окна чьи-то руки. «Поздновато они спохватились», — подумала Аня. Большинство зданий и витрин уже вспыхивали и искрились, переливаясь бегущими цветными огоньками. До Нового года оставалось всего две недели, и запахи смолистой хвои, кисло-сладких мандаринов, горьковатого шоколада соединялись в тонкий праздничный аромат.