Джеймс Скадамор - Клиника «Амнезия»

Четыре часа путешествия на крыше вагона, и Анды остались позади. Травянистые равнины сьерры и горные склоны сменились плантациями бананов и сахарного тростника. На смену запахам горелой древесины пришло резкое, хотя и слегка пьянящее зловоние тропиков. Воздух становился все более влажным. Возникло ощущение, будто кто-то незримый неумолимо накручивает диск некой исполинской машины и с любопытством ждет, когда мы захрустим от напряжения или начнем покрываться ожогами. Ранний подъем и долгое утомительное путешествие способны сбить с толку кого угодно. Оказавшись в новой, незнакомой для нас местности, я неожиданно понял, как далеко занесло меня от дома. Я как будто упал сюда с огромной высоты и никогда не смогу снова подняться наверх, туда, где было так спокойно и безопасно.

После покушения, совершенного мальчишкой индейцем, Пиф заметно утратил былой кураж. Теперь он сидел неподалеку от нас, куря самокрутку, вернее, косяк. Фабиан время от времени прикладывал ко лбу загипсованную руку, словно надеялся найти в ней некое подобие прохлады, а затем принялся протирать лицо смоченными в спирте ватными тампонами. От меня не скрылось, что он украдкой бросает взгляды на Пифа, изредка улыбаясь только ему одному известным мыслям.

Сделав очередную затяжку, Пиф предложил нам косяк.

— Нет, спасибо, — отказался я.

— Не попробовать чего-то — значит никогда не узнать, что это такое, — философски заметил Пиф.

— Я уже пробовал травку, — ответил я. — Я ведь здесь живу, или ты уже забыл?

Я пару раз курил дурь вместе с Фабианом. Для меня этот эксперимент неизменно заканчивался тошнотой и приступом кашля. А вот мой друг ловил кайф и, забившись в угол, беспрестанно хихикал. Но сейчас дымок косяка, смешанный с запахами свежего ветра, плодов манго и пока еще не видимого глазу моря, приятно дразнил и щекотал нос.

После того как самокрутка несколько раз прошла по кругу, настроение пассажиров на вагонной крыше значительно улучшилось. Напряжение как рукой сняло. Фабиан, судя по всему, был особенно доволен таким поворотом событий.

— Я больше не в обиде на этого парня, — произнес он.

Время от времени Пиф потирал раненое бедро. Он стоял, устремив взгляд вперед, и стоически наблюдал за тем, как локомотив, пыхтя, тянет за собой поезд.

— Послушай, приятель, — начал Фабиан, подавшись немного вперед. — Я хочу перед тобой извиниться за тот фокус со стрелой.

Пиф недоуменно посмотрел на него.

— Ты надоумил этого мальчишку с сигаретами выстрелить в меня из лука? — спросил он.

— Да. Извини меня.

Пиф зашелся в приступе безмолвного смеха, а затем вскинул руки в комическом жесте, как будто защищаясь от чего-то.

— Я все понял. Ты нанял убийцу, чтобы устранить меня. Отныне я верю всему, что ты скажешь.

— Это уже ближе к истине, — безмятежно улыбнулся Фабиан.

— Ты — сумасшедший ублюдок, — снова рассмеялся Пиф, встряхнув головой. — Эх, не хотел бы я оказаться рядом с тобой на берегу моря в тот момент, когда ты окажешься там и узнаешь, что никакой клиники в этом месте нет и никогда не было.

— Ладно, на этот раз оставим твои слова без комментариев, — посерьезнев, ответил Фабиан. — Но мой тебе совет, лучше не искушай судьбу.

Поезд сделал остановку в городке под названием Букай, не обозначенном ни на одной карте. Если вы станете искать это место там, где железнодорожная ветка обрывается на пути к Гуаякилю, то найдете город, именуемый Генерал Элизальде, но отнюдь не Букай. Дело в том, что, несмотря на подвиги прославленного генерала, именем которого назвали город (кстати сказать, чрезвычайно грязный и неприглядный), все называют его исключительно Букай. А раз его так называют, он всегда остается Букаем.

— Знаете, кто родился в Букае? — спросил Фабиан, когда поезд наконец остановился.

— Нет, а кто же все-таки родился в Букае? — спросил я.

— Лорена Боббит, — ответил мой друг. — Та самая, которая мужикам отрезала концы. Тут надо вести себя чрезвычайно осторожно.

— Спасибо за совет, — поблагодарил Пиф.

Дороги Букая представляли собой проложенные в бурой грязи автомобильные колеи. По ним разъезжали американские грузовики довоенной сборки и ветхие мотоциклы. Все мыслимые поверхности были испещрены политическими лозунгами. Они красовались на транспарантах, свисавших со стен домов с плоскими крышами, и — намалеванные баллончиками с краской — на самих стенах. Заявления носили дерзкий характер, граничащий с мелодраматическим пафосом: «Эквадор всегда был, есть и будет страной бассейна Амазонки», «Перу — Каин Латинской Америки». Я как-то позабыл, что чем дальше мы продвигались на юг, тем больше приближались к Перу и соответственно к театру военных действий. По улицам бродили солдаты в боевом камуфляже и бейсболках, с небрежно болтающимися на плече винтовками и пистолетами на поясе.

— Какое это имеет отношение к войне? — поинтересовался Пиф. После выкуренного косяка он говорил уже с ярко выраженным местным акцентом.

— А ты разве ничего не знаешь? — спросил Фабиан. — Ты, черт тебя побери, эквадорец, чувак.

— Меня долго здесь не было. Ты лучше просвети меня.

— Видишь ли, — начал Фабиан, — даже если ты веришь в то, что война настоящая — хотя на самом деле это не так, — ты все равно должен знать, что на одной трети нашей страны никто не живет, кроме горстки индейцев. Если бы ты отправился к ним и сказал, что теперь они перуанцы, а не эквадорцы, они ни черта бы не поняли, о чем ты говоришь. То есть если, конечно, тебе удалось бы что-то сказать после того, как они снесли бы тебе голову с плеч. — Фабиана явно пробило на красноречие, и слова текли из него мощным потоком. По всей видимости, травка вызвала в нем вкус к политической риторике. — Но есть и другая причина, — продолжил он. — Если нас лишить куска нашей родной Амазонии, нам станет не по себе. Мы не сможем почувствовать себя латиноамериканцами в полном смысле слова. А враги хотят лишить нас куска законной территории. Даже ты должен это понимать, или я не прав?

— Пожалуй, — согласился Пиф. — Типа того.

— Верно. Тут самое главное — амазонская гордость, — вступил в разговор я. — Это никоим образом не связано с месторождениями нефти в спорных пограничных районах.

Иногда очень полезно иметь такую серьезную и знающую мать, как моя.

— Я этого не слышал, — заявил Фабиан. — Предпочитаю в качестве главной причины амазонскую гордость. Мы в любом случае ни за что не примиримся с Перу. Мы вцепились друг другу в глотки еще во времена Хуаскара и Атахуальпы.

— Какое поэтическое объяснение!

— Да пошел ты!

Когда поезд остановился, Пиф подошел к Фабиану, чтобы попрощаться.

— Не будем обижаться друг на друга. Вот, бери. Я завтра улетаю в Чили и не могу взять это с собой, — сказал он.