Клаудио Магрис - Другое море

Энрико нравится, когда после долгих часов, проведенных верхом на лошади, его смаривает сон. Тогда он кладет голову на лошадиную гриву, закрепляясь поводьями вокруг шеи животного, и продолжает ехать верхом в полусонном состоянии с прикрытыми глазами, открывающимися лишь тогда, когда нужно. Он продолжает ехать, в рассеянности, углубившись в свои мысли, как в мягкие, темные воды, на дно, в глухой шелест трав и водорослей, в эту колыбель длинных темных волос. Каштановые волосы Карлы, черные волосы Паулы, Фульвиар-джаула, три удара тимпана звучат под водой, как приглушенное рыдание. Темные и пылающие глаза Паулы, флюоресцирующее море августовских ночей. Дела идут ни хорошо, ни плохо, Карло, но за подобное равнодушие приходится расплачиваться. Расплывающиеся контуры подводного чудака погружаются на дно, прощай, Карло, я хотел бы с тобой увидеться, когда проснусь.

Переписка из-за расстояний и ненадежной почтовой службы непостоянна, некоторые письма, посланные ему на адрес аптеки Верценьясси в Буэнос-Айресе, оказались отправленными обратно. Пришел также денежный перевод от матери, без единого слова. Энрико без ответа отослал его назад в Горицию. Карло писал ему и говорил, что почувствует себя менее обделенным, если как можно скорее получит от него весточку. Энрико перечитывает эту страницу: «Ждем от тебя более весомого вклада в нашу обыденную жизнь». Он откладывает письмо, смотрит на свои ступни, покоящиеся на дровах поближе к костру. На этот раз пришлось надеть носки, потому что похолодало. Минуту спустя он замечает, что на него тупо уставился теленок с ничем не примечательной мордой. Обгладывать, жевать, околевать — это облегчающее груз жизни утешение. Ему прекрасно удается сводить вещи на нет, не давая им разрастаться, потому что они требуют от него того, для чего он не предназначен. Он встает и идет немного прогуляться, не глядя на животных, которые беспокойно отодвигаются, уступая ему Дорогу.

Несколько месяцев спустя после того, как он ему ответил, Карло, жалуясь на его недомолвки, которые он не может понять, приписывает их мучениям и трудностям, которые испытывает там, вдалеке, Энрико. Однако Энрико там, вернее здесь, великолепно себя чувствует и нужды ни в чем не испытывает. Да, сердце его осталось в Гориции, где находится Карло, но ведь можно прекрасно обойтись и без сердца, как и без ноги или руки, замененных деревянными протезами, стоит лишь натренироваться, чтобы потом без труда снова садиться в седло, однако на расстоянии все это трудно объяснить.

Слова Карло доходят до него, величественные и безапелляционные, и падают в пустоту дождем стрел. «Взоры наши в серости жизни неизбежно устремлены к тебе… мы узнали, что значит уверенное и достойное сознание… люди и вещи в мире определяются отношением к тебе… ты, Рико, обладающий высшей силой в самом себе, как святой, связанный необходимостью жить или умереть, продолжаешь оставаться спокойным и уверенным в себе… ты открыл нам дорогу к правильной оценке вещей». Датировано двадцать восьмым ноября, днем его отъезда. Святой в Патагонии? Энрико отрывает взор от письма, в небе плывет большое, плотное облако, и ему кажется, что это его тело парит там, вверху, и движется само по себе. Он же, лежа в полувытянутом положении на земле, представляет собой лишь полую форму, оттиск некоей вещи, которую из него вынули.

Это Карло написал ему те слова, а не он ему, что было бы более справедливым. Сердце у него то сжимается, то наполняется. Энрико слабо разбирается в подобных сердечных метафорах, но, разумеется, там где-то что-то бьется. Однако в этом какая-то ошибка. Учиться вместе в школе — много, но еще не все, одного зовут Карло, другого Энрико, но если бы он не показал ему однажды падающей со скалы струи воды, Карло, вероятно, никогда не написал бы на той своей странице про жизнь, что бежит и исчезает. То, что они столь непохожи, вовсе не дает Карло права утверждать, что Энрико — бог знает кто. Вот и Нино, когда они совершали чудесные прогулки по лесам, всякий раз был одержим страстью забраться на вершину горы, тогда как для Энрико приятнее было время от времени растягиваться на земле и смотреть на ромашки, которые снизу казались такими крупными и высокими.

Двадцать девятого июня 1910 года: «Ты, Рико, понуждаемый всеми предоставленными возможностями, живешь так, будто бы ничто в жизни не способно доставить тебе неприятностей, а жизнь, когда ты проходишь через все опасности, должна спонтанно поворачиваться к тебе лицом. Потому что ты ничего от нее не требуешь. И так как ты не замечаешь времени, в любой момент свободный в своих поступках, во всяком твоем слове звучит голос свободной жизни…» Нет, Энрико не требует и даже не спрашивает, почему и как ему дано все, вот это письмо например, что, конечно, уже слишком много.

К счастью, сидя верхом на лошади, он забывает, как он на это разгневался, в памяти остается лишь порыв, снова заставляющий его щеки вспыхивать. Время от времени после долгих часов пути его начинает мучить жажда, тогда он набрасывает лассо на какую-нибудь дикую лошадь, потом ослабляет натянутую веревку и едет следом за ней, потому что животное знает, где есть вода, и приводит его к маленьким источникам посреди камней, спокойным и свежим поржавелого цвета струям. Иногда из-за жажды приходится забивать лошадь, чтобы напиться ее кровью.

Он переместился теперь немного на юг в сторону Сан-Карлоса-де-Барилоче, сидит целыми днями в седле, следя за тем, чтобы его табуны не заблудились и не оказались отогнаны. Как только он сможет, он построит большой загон. Так будет спокойнее, животные не смогут сбежать, и ему не надо будет вставать, когда те еще не пришли в движение, спозаранку до рассвета замерзая на холодном ветру, приносящемся сюда от далеких льдов, не встречая на своем пути почти ничего живого. Но привезти древесину и построить загон стоит денег, а их у него сейчас нет, надо иметь терпение, подождать.

Время от времени мимо проходит какой-нибудь караван, Энрико продает кое-что из скота и покупает немного табака, риса, галет и кофе. С караванами едут иногда и женщины, они спускаются к югу и поднимаются на север, чтобы встретить по пути таких, как он. На деньги, вырученные от продажи лошади или теленка, можно спать с ними целых три дня, если караван ненадолго останавливается, если же нет, можно провести с ними час, и то хорошо.

Крепкие бедра, здоровые наездницы, привыкшие носить тяжести, и когда на них ложишься, удивляешься их необузданным фантазиям, которых от них совсем не ждешь. Когда Энрико их вспоминает, он не может составить портрет какой-нибудь одной, красивой и определенной, он уже не знает, какое лицо связано с огромной грудью или с задницей, как у Мандестрамацеры. Среди них была одна, что тут же, когда все кончалось, вытаскивала из-под одеяла, служившего ей заодно и плащом, маисовую лепешку и принималась ее жевать, в то время как он все еще продолжал гладить ее спину, ему казалось невежливым все сразу же закончить и хотелось растянуть этот момент.