Лоран Годе - Солнце клана Скорта

Особенно много я уделяла внимания одному поляку, он мне очень нравился. Мне никогда не удавалось полностью произнести его имя: то ли Корниевский, то ли Корценевский… Я называла его Корни. Он был невысокий, худощавый. Лет под семьдесят. Тело постепенно уже отказывалось служить ему. Его отговаривали ехать в Америку за удачей. Говорили, что он слишком стар для этого. Слишком слаб. Но он настоял на своем. Он хотел увидеть страну, о которой столько говорили все вокруг. Но силы его уходили. У него еще был веселый взгляд, но сам он таял на глазах. Иногда он шептал мне на ухо что-то, но я не понимала его и смеялась, потому что эти звуки казались мне чем угодно, но только не словами.

Корни. Это он спас нас от нищеты, которая пожирала наши жизни. Он умер еще до того, как мы приплыли в Англию. Умер ночью, когда бортовая качка была слабой. Почувствовав конец, он подозвал меня и протянул мне перевязанную шнурочком тряпицу. И что-то сказал, но я не поняла. Потом он откинул голову на подушку и с открытыми глазами начал молиться на латыни. Я молилась вместе с ним до той последней минуты, когда смерть прервала его дыхание.

В тряпице оказались восемь золотых монет и маленькое серебряное распятие. Вот эти деньги стали нашим спасением.

Вскоре после смерти старого Корни судно начало заходы в порты Европы. Сначала бросили якорь в Лондоне, потом в Гавре, затем отправились в Средиземное море, сделали остановку в Барселоне, в Марселе, и наконец — Неаполь. После каждой стоянки на судне становилось все меньше его грязных пассажиров, и оно загружалось товарами. Мы воспользовались этим, чтобы заняться коммерцией. В каждом порту судно стояло на причале два или три дня, пока загружали товары и протрезвлялся экипаж. Мы воспользовались этими драгоценными часами, чтобы кое-что купить. Чай. Кастрюли. Табак. Мы выбирали то, что было типично для страны, в которой находились, а на следующих стоянках перепродавали это. Конечно, выгода была смешная, мы зарабатывали сущие пустяки, но старательно преумножали свои сокровища. И в Неаполь приплыли более богатыми, чем когда покидали его. Это главное, дон Сальваторе. Я горжусь этим. Мы вернулись более богатыми, чем были, когда уезжали. Я обнаружила у себя дар, способности к коммерции. Мои братья были поражены. Ведь эти небольшие сбережения, смекалкой добытые в той грязи, в которой мы пребывали, позволили нам, когда мы вернулись, не подохнуть, как скотине, с голоду в неапольском столпотворении.

Наступила ночь. Кармела приспустила металлическую штору. Она не хотела, чтобы ей помешали. «Еще наверняка найдется какой-нибудь припозднившийся покупатель, — подумала она. — Впрочем, вряд ли: увидит, что витрина наполовину закрыта, и не будет настаивать». Во всяком случае, если станут звать ее, стучать, она решила не откликаться. Ей надо было кое-что сделать, и она не хотела, чтобы ей помешали. Она прошла за прилавок и несколько нервозно достала деревянный ящик, который служил ей кассой. «Все нормально, деньги любят счет», — подумала она. Она открыла ящик и погрузила пальцы в кучу смятых купюр, стараясь привести их в приличный вид, разгладить и сосчитать. Она погрузила пальцы в эту кучку бумаги с исступлением, словно какая-нибудь беднячка. В ее движениях чувствовалось беспокойство. Она с тревогой ждала результата. Хватит ли? Обычно она пересчитывала кассу, вернувшись домой. Спокойно, без нетерпения. Она прекрасно знала, определяя на глаз, был ли день удачным или нет, и не торопилась пересчитывать банкноты, чтобы подтвердить свою оценку. Но в этот вечер все было иначе. В этот вечер, склонившись в полумраке своей лавки над кассой, она была как вор над своей поживой.

«Пятьдесят тысяч лир», — пробормотала она наконец, когда небольшая пачка приведенных в порядок банкнот легла перед ней. Она взяла ее и положила в конверт, а потом смахнула оставшееся в кассе в холщовый кошель, в нем она обычно носила домой дневную выручку.

И только тогда быстро и как-то нервно, словно совершая что-то тайное, заперла лавку.

Она не пошла домой. Она повернула на виа деи Мартири и торопливо зашагала. В такое позднее время — без десяти минут час ночи — улицы были пусты. Дойдя до паперти церкви, она с удовлетворением отметила, что пришла первой. Она не захотела присесть на скамью, но едва успела сделать несколько шагов около, как к ней подошел мужчина. Кармела почувствовала себя маленькой девочкой, стоящей на ветру. Мужчина любезно поздоровался с ней поклоном головы. Она нервничала. Ей не хотелось, чтобы эта встреча затянулась, она опасалась, что кто-нибудь увидит их в такой неуместный час и по деревне пойдут пересуды. Она достала заранее приготовленный конверт и протянула его мужчине.

— Вот, это вам, дон Карделла. Как было условлено.

Мужчина улыбнулся и сунул конверт в карман своих полотняных брюк.

— Вы не пересчитаете? — с удивлением спросила Кармела.

Мужчина снова улыбнулся, показывая всем своим видом, что подобная предосторожность излишня, кивнул ей и исчез.

Кармела осталась стоять на паперти. Вся процедура продлилась всего несколько секунд. Теперь она была здесь одна. Все кончено. Эта встреча, мысль о которой преследовала ее несколько недель, этот срок платежа, который лишал ее сна по ночам, только что прошла, и ни вечерний ветер и никакие звуки на улице не отметили эту минуту каким-то особым знаком. Но тем не менее она чувствовала: только что ее судьба пошла по новому пути.

Скорта заняли много денег, чтобы открыть свою табачную лавку. С тех пор как они ввязались в эту авантюру, они не вылезали из долгов. Денежными делами занималась Кармела. Ничего не говоря братьям, она связалась с порочным кругом ростовщиков. Кредиторы в Монтепуччио в ту пору вели дела просто. Оговаривали сумму, проценты и дату возвращения долга. В назначенный день должники приносили деньги. И никаких расписок, никаких договоров. Никаких свидетелей. Только данное слово и вера в добропорядочность и честность партнера. Но горе тому, кто пренебрежет долгом. Вражда семей была кровавая и вечная.

Дон Карделла был последним заимодавцем Кармелы. Она обратилась к нему несколько месяцев назад, чтобы отдать деньги, которые была должна хозяину кафе на корсо. Дон Карделла был ее последней надеждой. И он воспользовался этим, получив от нее больше чем вдвое того, что одолжил ей, но таково было условие, и Кармела не нашла, что возразить.

Она проводила взглядом своего последнего кредитора, который скрылся за углом, и улыбнулась. Сейчас она могла бы петь и танцевать. В первый раз табачная лавка была их, в первый раз она полностью принадлежала им. Опасность, что ее отнимут, ушла в прошлое. Лавка больше не под залогом. Отныне они будут работать на себя. Каждая заработанная лира будет лирой Скорта. «У нас больше нет долгов!» Она твердила эту фразу, пока у нее не закружилась голова. У нее было такое чувство, будто она впервые в жизни обрела свободу.