Михаил Варфоломеев - Цвет черёмухи

— Это он про Марью Истомину. Будто он душу её видел, — пояснил Бляхин.

— Чё перебиваешь? Неинтересно — иди себе! — остановила Бляхина Роза.

Получив такую поддержку, Яшка продолжал увереннее:

— Идет-то прям отсель! — И он показал пальцем на белевшую в темноте церковь. — А темень — глаз коли! Темень-то темень, а я её вижу! Думаю, может, перекреститься? Ведь я крещёный же! Потом думаю — не, не поможет! А она подходит, да молода-молода! В такое растерянье меня ввела, прямо до сердечного колотенья! — Маленькие черные глазки Яшки округлились. Шрам его стал багроветь, ноздри подергиваться. — И ладно бы, чё я её вижу, и все, — тако бывает со мной, а главно — я-то не выпивши, а пахнет кисло, как после сварки, вот она в чём, главна примета! Как она подошла, гляжу, Царица Небесная, — да то Надька, внучка её! Ей-богу, внучка! Она пальцем погрозила, на речку встала, прямо как на стекло, и пошла вверх, как навроде в Саяны подалась!

Яшка от своего рассказа сам мелко дрожал, и капли пота, как бусинки, блестели на его выгнутом казацком носу. Бляхин вскочил с места и побежал к реке. Слышно было, как он пьёт воду, черпая её горстями и шумно втягивая. Роза подвинулась к Сомову:

— Около вас посижу. Страшно тут с имя! Они прям как черти! И чё бесятся?

Вернулся Бляхин, рукавом вытирая лицо.

— Вы, как человек образованный, поймёте, что происходит всё оттого, что Яшка пьяница, — начал Бляхин, возбуждённо чиркая о палец. — Ты зачем говоришь об этом? — повернулся он к Яшке. — Ты меня пугаешь? Меня?! А я не

боюсь! Я вот сижу с человеком образованным, он мне всё объяснит! Скажите, отчего она пахла сваркой?

— Я не знаю, — признался Сомов.

Яшка захохотал высоко, по-женски. Хохот его разнёсся по реке эхом.

— Он видел, видел! — затараторила Роза. — Он и чертей видит! У, козлина проклятый! — Роза высунула язык и стала дразнить Яшку.

Тот встал на четвереньки и, выпучив глаза, зарычал на Розу. Она взвизгнула и пнула его в лицо. Яшка свалился. Роза стремглав исчезла в темноте. Из темноты донесся её дикий вопль:

— Егорий! Егорий! Приезжий! Он Надю видел! Надьку! — Хриплый голос её был пронзителен и дик.

Поднявшийся Яшка теперь кинулся, дразнясь, на Бля-хина. Обхватив друг друга, они повалились. Сомов расшвырял их в стороны, и они сразу присмирели.

— Теперь забегается до полусмерти, — сказал Бляхин о Розе.

Сомов прислушался, но кругом было тихо. Посидев ещё с полчаса с притихшими мужиками, он, не прощаясь, поднялся и пошёл прочь.

Возвращался Сомов тем же путём, что и пришёл. Он шёл и думал, что завтра придёт к парому и сделает этюд с головы Яшки. Ещё он подумал, что надо бы сделать натюрморт с сибирскими цветами. Вдруг кто-то крепко схватил его за руку. Сомов отшатнулся и увидел, что это Роза. Уже поднималась луна, и её свет, как серебряная дорога, струился по реке.

— Тебе чего, Роза?

— Сказать хочу! — хрипло зашептала она ему на ухо. — Сказать надо! Надю он видел! И я Надьку видела! На гору она поехала! На гору!

— Ну-ка, успокойся! Успокойся! — Сомов чуть встряхнул Розу.

В лунном свете её белое лицо было как маска. Что-то трагическое и ужасное было сейчас в её глазах.

— На гору поехала! — заорала Роза и стала вырываться. Смутное подозрение мелькнуло у Сомова. Он кинулся к дому. Добежав, увидел, что свет везде погашен. "Спят…" — подумал он и сел на лавку передохнуть. Со двора Истоминых послышалось мычание коровы. Корова ревела не переставая. Свет у Лукерьи зажёгся, и она вышла во двор.

— Ты куда, тёть? — спросил её Сомов.

— Так чё же корова-то… Пойду к ней. Почуяла, чё ли? Тоскует, поди! — Лукерья вышла. — А где же Надя? Она же за тобой следом уехала. Поди, заблудится по потёмкам. Пойду погляжу, может, к себе поехала?

Лукерья ушла. Слышно было, как она во дворе у Истоминых открыла хлев, как что-то говорила корове. Та успокоилась и замолчала. Вскоре Лукерья вернулась.

— Замок на двери-то! Нету её там!

И тут до Сомова дошло, что Роза действительно могла видеть, как Надя поднималась на гору, куда гоняют скот.

— Иди спать, — сказал как можно спокойнее Сомов. — Я знаю, где она. Мы сейчас придём.

Лукерья вздохнула и ушла.

Как только звякнула щеколда, Сомов бросился бегом на гору. Луна поднялась, и стало светло. От света всё казалось торжественным и трагичным, словно природа показала, что иногда она сбрасывает покров тайны и обнажает свою истинную суть, значение которой в трагизме жизни и смерти, в их постоянной и молчаливой борьбе. Сомов бежал, и сердце его рвалось из груди. Наконец он взбежал на гору. Наверху дул легкий ветерок, и под его дуновением катились серебристо-зеленые волны реки. Там, впереди, у самого обрыва Сомов увидел Надю…

Надя подъехала к обрыву и отсюда, сверху, увидела в лунном сиянии реку. Пойменные луга стояли синими. Деревья, словно накрытые сверху тонким белым шёлком, отсвечивали матово. Роса, холодная, осенняя, успевшая выпасть, светилась синим огнём. Всё было необычно, и всё говорило сейчас Наде только о смерти. "Я хочу её, — думала Надя, — хочу в эту темно-синюю вечность! В это могучее ничто! Вот сейчас я… Одно движение, и я… Только ощущение полёта, а удара я и не почувствую. Я даже не узнаю, что умру! Как это хорошо…"

Под скалой ревела река, ударяясь о светлый гранит, и, кроме этого рева, во всём остальном мире стояла тишина. Надя подняла голову к звёздам. Они мигали холодно и безучастно. "Они вечны. Что им моя жизнь! — думала Надя. — Что моя жизнь этому бездонному космосу… Господи, как он необъятен!.. Где же там я найду бабушку, найду людей? Вдруг я останусь одна?.. — И это мгновенное озарение повергло её душу в ужас. — А если там совсем пусто? Нет, нет! Господи, ты меня слышишь? Мне страшно! И мне нельзя больше жить!" Она тронула колёса кресла, и оно продвинулось к краю.

— Ну, давай! — сказала она вслух. — Ах, Егор! Если бы ты знал, как мне горько и сладко одновременно… Прощай! — Она крикнула это громко, всей грудью, чтобы заглушить дикий, животный страх. Она ненавидела этот страх! Но сейчас, когда нужно было сделать последнее движение, она не могла пошевелить рукой.

— Надя! — услышала она.

Повернувшись, она увидела, что к ней бежит Егор.

— Надя! Надя!

Домой они вернулись поздно. Уже поблекла луна, и солнечный свет, пока невидимый, окрасил своим живым теплом небо. И всё словно ожило, вышло из оцепенения, из плена неверного лунного света.

Через неделю Сомов уезжал в Москву. После случая над обрывом Надя сильно изменилась. Она стала спокойной, молчаливой.

Отвезти его взялся Усольцев. Оставался ещё час. Лукерья хлопотала по сборам, совала в чемодан всякие кульки.

— Так ты чё же надумал с домом? Не бросай ты его! Лучшего тебе и не сыскать!