Фумико Энти - Пологий склон

Он сидел и смотрел на Томо. Что-то в этой женщине притягивало его. От нее исходила невероятная внутренняя сила. Он ощущал это всем своим существом, истерзанным сердцем, где еще теплилась вера в честь, порядочность, доброту.

Дзэнко интуитивно понимал, что движет этой женщиной. Гордость? Возможно… Что угодно, но только не гордыня, не покорная слабость и не приспособленческая беспринципность. Это было нечто такое, что не поддавалось определению, но и не выходило за рамки традиционной шкалы ценностей. Презирать такую женщину или насмехаться над ней было просто невозможно.

– Между прочим, даже если нам, женщинам, и понравится какая-нибудь девица, это еще не значит, что наша избранница придется по вкусу мужчине. Вы со мной согласны? – спросила Кин. Охотница поболтать, она с удовольствием приняла из рук Дзэнко очередную порцию сакэ и покосилась на Томо.

– Ладно-ладно, будет вам! – запротестовал Дзэнко. – Какая разница, кто нравится или не нравится мне? Вот, например, современные школьницы: новомодные стрижки, короткие челки, всякие заграничные штучки, заморские зонтики. Что касается меня, то я просто не…

– Успокойтесь, уважаемый, госпоже не нужна девушка, которая годилась бы в любовницы какому-нибудь иностранцу. Между прочим, я почти уверена: если бы вы как следует поискали среди малолетних гейш-учениц из вашего окружения, обязательно нашли бы красавиц, словно сошедших с гравюр мастеров укиё-э [12].

– Увы, беда в том, что я всегда говорю то, что думаю, а молоденьким девушкам это не нравится, и они не хотят иметь со мной ничего общего!

Не успел Дзэнко договорить, как на лестнице раздались шаги, послышались оживленные голоса, и в комнату вошли несколько юных хангёку [13]во главе с гейшей-наставницей.

– Мы не опоздали? – спросила последняя у Дзэнко и, взяв у служанки сямисэн [14], принялась его настраивать.

Посетители чайного домика ловко скрыли свои истинные намерения. Они поведали старшей гейше, что приезжая дама, жена высокопоставленного чиновника из провинции, желает ознакомиться с достопримечательностями Токио и мечтает увидеть знаменитый танец хангёку.

Юные девушки в ярких нарядах, которые обычно одевают только на вечерние представления, походили на пестрый цветник. Задрожали струны сямисэна. Будущие гейши парами по очереди выходили на небольшой помост и выполняли танцевальные композиции. Несколько девушек старательно обслуживали гостей. Они, как пчелки, хлопотали вокруг стола, приносили и уносили тарелки и мисочки, подливали всем сакэ.

Томо не любила рисовое вино, но время от времени подносила к губам свою чашечку, чтобы чем-нибудь занять руки. Ее взгляд тревожно метался с одного лица на другое. А вокруг гейши-бабочки танцевали, гейши-служанки приносили закуски, гейши-собеседницы, склонив головы, беседовали с Дзэнко и Кин. Все девушки притягивали взоры гостей. Одна пара танцовщиц показалась им невероятно красивой. Но тут гейша плавно подняла руку вверх, широкий рукав кимоно скользнул вниз, и обнажились запястье и локоть – кожа да кости! А вторая улыбнулась, и у нее пролегли глубокие складки от крыльев носа к губам. В лице появилось что-то грубое, жестокое, и девушка стала похожа на цаплю.

Томо содрогнулась: перспектива изо дня в день много лет подряд видеть у себя дома такую особу привела ее в ужас. И в первый раз за последнее время она вздохнула с облегчением: по крайней мере, право выбора юной наложницы даровано лично ей.

Гейши упорхнули. Томо была разочарована и поделилась своими впечатлениями с Кин.

– О, вы весьма проницательны. У вас наметанный глаз, – заметил Дзэнко.

Кин хранила молчание. Уже много дней подряд она активно помогала Томо в утомительных поисках подходящей девушки. Критическую оценку пристрастных судей получил не один десяток юных созданий. Томо все больше удивляла и даже пугала Кин верностью и точностью суждений, невероятной интуицией и обостренной восприимчивостью. Кин такого никак не ожидала. Томо, которая никогда бы не позволила себе давать субъективную оценку окружающим, будь то положительную или отрицательную, в чрезвычайной ситуации оказалась способна мгновенно постигать глубинную сущность мелькавших перед ней женщин.

«Смотрины» девицы, которую привела владелица галантерейной лавки, также окончились ничем. Тихое, скромное создание с нежной розовой кожей и правильными чертами лица покорило Кин. Но Томо, едва взглянув на девушку, отрицательно покачала головой.

– Сказали, что ей шестнадцать лет, – проговорила Томо со вздохом сожаления. – А на самом деле ей никак не меньше восемнадцати. Кроме того, мне кажется, с невинностью она распрощалась давным-давно.

Кин скептически отнеслась к словам госпожи Сиракавы, но позже выяснилось, что у девушки действительно была интрижка с мужем старшей сестры.

– От вас ничего не скроешь! Как вам это удается? – удивленно спросила Кин, задумчиво глядя на Томо.

Но та лишь потупилась и повела плечами, словно собственная проницательность поражала ее саму.

– Я не всегда была такой, – с горечью сказала Томо.

Да, она изменилась, и это не радовало ее. Казалось, страдания развили в ней удивительную способность видеть женщин насквозь, проникать в самые темные уголки человеческой души. Господину Сиракаве ведь и в голову не приходило скрывать свои бесчисленные любовные похождения от жены, он обрекал ее на участь безмолвного наблюдателя.

Кин обычно была безучастна к проблемам и переживаниям других людей. Но мало-помалу тесное общение с Томо, совместные поиски подходящей наложницы заставили ее присмотреться к молодой женщине и почувствовать ее уникальность, «исключительность, обретенную в страданиях». Именно так и сказала Тоси.

Томо сидела у туалетного столика и перебирала фотопортреты претенденток. Эцуко тихо подошла к матери и заглянула ей через плечо.

– Ох, какие красавицы! Кто это, мамочка? – с любопытством спросила девочка, грациозно склонив головку набок. Красный бант, как живой, дрогнул в черных волосах.

Томо молча протянула дочери несколько снимков.

– Эцуко, какая из них тебе нравится больше всех?

– Ой, дайте посмотреть… – Девочка веером развернула в руках фотографии. – Вот эта, – почти сразу произнесла она звонким голоском и ткнула пальцем в одну из карточек.

Это был прекрасный фотопортрет совсем юной девушки, лет четырнадцати. Темный фон оттенял бледное тонкое лицо, густые шелковистые волосы, собранные в модную высокую прическу, и изящные руки, сложенные на коленях. Четкая красивая линия волос над высоким выпуклым лбом напоминала своими очертаниями священную Фудзияму, дивные глаза мерцали, как агаты. Восприимчивая к красоте Эцуко была потрясена до глубины души.