Эдгар Вулгаков - Течение времени

Читала она замечательно, не хуже иных профессиональных чтецов. Все аплодировали, а Василий Васильевич – учитель литературы – преподнес ей букетик фиалок.

«Приударяет за Наташенькой, с какой стати?» – подумалось Алеше. Леночка расцеловала сестру.

– А я? – Алеша привлек Наташу к себе и чмокнул в порозовевшую щечку.

– Эх ты, Алешка, Алешка! Вот как надо целовать, – и, встав на цыпочки, Наташа поцеловала его в губы.

– Родственники, хватит целоваться, – подойдя к ним, сказал Николай Николаевич. – Я хотел бы поблагодарить Наталию Александровну и сказать несколько слов. Читали вы стихи, Наталия Александровна, великолепно. Я получил огромное удовольствие, спасибо вам. И еще спасибо за глубокое знание русской поэзии, она у вас в крови – так легко и проникновенно вы ее читаете, не пользуясь книгами или шпаргалками, как студенты на экзаменах. То, что вы говорили о Сталине, верно, что он умер – это факт, что не назвали, как принято, великим и мудрым учителем – тоже факт. Я напомню, что расстреляли Берию, что в партии и в правительстве идет борьба, в печати вы об этом не найдете ни слова. Вы забегаете вперед, Наталия Александровна. Нас воспитывали солдатами партии. У нас партийная дисциплина, и мы всегда выполняем все решения партии, иначе не будет единого и могучего Советского Союза. Вы трое мне нравитесь: вы хорошая, честная настоящая трудовая интеллигенция, и вам далеко небезразлична судьба нашей родины. Секретарю райкома непривычно говорить «между нами», но я – с вами, друзья, я тоже жду перемен. Но как солдат партии жду и не позволяю себе, как вы, Наталия Александровна, публично выступать с прогнозами развития общества. Если среди слушателей найдется «писатель», я вас в обиду не дам, спокойно работайте и отдыхайте. Но не будем дразнить гусей, хотя и на поводу у мерзавцев не пойдем, если таковые найдутся. Посвятите следующие занятия Гоголю, Салтыкову-Щедрину, пожалуйста. Дискутировать не будем, до свиданья.

Ошарашенная услышанным, молча, тройка отправилась домой.

– Вот оно, партийное руководство в действии – говори то, что разрешено партией. Выходит, нам думать можно так, как думает партийный синклит. Все остальное запрещено, запрещено, черт бы их побрал!

– Алешенька, дорогой, успокойся. С этим нам придется примириться на какое-то время, – тихо сказала Леночка. И добавила: – Неужели до конца своих дней?

До обеда оставался еще час, и Алеше захотелось поспать, прикорнув, не раздеваясь, Наташе тоже:

– Алешка, подвинься.

Что-то сонно побурчав, он сдвинулся на край постели, покрытой ковром. Наташа легла рядом, используя Леночкину подушку, дыша ему в затылок, покрыв его и себя пледом. Заглянув к спящей Танюше и поговорив об обеде с тетей Грушей, Леночка тоже решила поспать, но, войдя в спальню, увидела, что ее место занято. Потихоньку сняв плед с ног Алеши, она змейкой вползла между спящими глубоким сном, аккуратно поправила плед и, обхватив левой рукой Алешу, тут же уснула. Первым проснулся Алеша и, аккуратно сняв с плеча Леночкину руку, повернувшись, увидел рядом две хорошенькие головки – одна совсем рядом, знакомая и родная, другая, чуть поодаль, тоже знакомая и тоже родная.

– Мои девочки, – подумал он, чувствуя себя счастливым, – самые умные, самые красивые, самые преданные или самые верные, что, в сущности, одно и то же.

Однажды, дело было летом, Алеша шел по мосткам в три доски над котлованом строящейся котельной. Мостки были шаткие и длинные, метров в десять. Когда он прошел, почти балансируя, полпути, откуда-то из за угла появился Суетин. Он был пьян.

– Начальник, сойди с моего пути, я иду.

– Суетин, а я что, по воздуху лечу, я тоже иду, – и Алеша специально замедлил шаг.

– Начальник, я тебя сейчас спихну.

– Вы пьяны, ни хрена не соображаете, почему в пьяном виде пришли на работу. Я вас отстраняю от работы, поставлю другого.

Алеша уже прошел мостки и стоял вплотную к Суетину.

– Начальник, за что? Это мой трактор, я его за день сделаю, и опять в поле.

– В пьяном виде такое сотворите с трактором…

– Выпил поллитру, да разве я пьян? Две недели пахал, почти не спал, спросите у бригадира. Вот приехал чуток подремонтироваться, и опять в поле. Сейчас под кран голову засуну, через десять минут буду как стеклышко. А что я крикнул вам, извините, чего-то взбрело в башку: мол, испугается инженер али нет. Так что, извиняйте, без злого умысла.

– Ладно, Суетин, отрезвеете – идите к трактору.

К вечеру Суетин зашел в Алешину конторку.

– Я затем, чтобы зла на меня не имели, а то я клейменый на всю жизнь вроде. Три года в лагере лес валил, а все за драку, из-за Верки. За ней, за Веркой, начал было приударять Колька, сын начальника райпотребсоюза. А начальник важный – все от него зависело, и колбаса, и мануфактура, обувка какая – все в евонных руках, в бурках ходил. Я Кольку предупреждал пару раз, а он, дурак, однако, в спор со мной ввязался. Я ему челюсть свернул и зубы какие выбил. Все руками. А он меня оглоблей по хребтине огрел, еле двумя ведрами отлили. А потом судили – мне три года, а ему год. А Верка мне досталась. Все писала: дождуся тебя, Колька мне не нужон. Мы с ней живем душа в душу. Двух пацанов родила – Петю и Ваню. Дал ей слово не пить, и не пью, только она разрешает по случаю событий. Вот пропахал две недели – коробка в тракторе заела. Поехал в мастерскую. А Верка смеется: «Много ты таких событий наберешь за сезон, смотри у меня» – строгая, но справедливая. Она у меня медсестра, школу специальную кончила, ученая. К ней вся деревня ходит лечиться. Доктор наш ее всегда хвалит: в ней медицинский талант… А справедливость наша какая: за мною судимость тянется, а с Кольки судимость сразу сняли. Сейчас он снова сидит, не знаю за что, не интересуюсь. Когда кусок пальца потерял, в мастерской, к ней поехал. Она с ним возилась, возилась, укол в задницу сделала. Я не хотел, и так, мол, заживет, а она мне по шее. Хорошая она у меня, Верка.

Вскоре в ближайшей от МТС деревне был престольный праздник, совпавший с рабочим днем. Народу понаехало много, все родственники, все друг друга знают – праздник. Имя святого, в честь которого праздник, старухи произносили с придыханием, а за какие заслуги, чем знаменит – никто толком не знал, спорили. Число точно знали по церковному календарю, а календарь такой замызганный весь – число видно, а о славе святого не прочтешь. Церкви в деревне давно не было – где-то в конце двадцатых годов активисты «Союза воинствующих безбожников» разрушили колокольню, иконостас, ликвидировали церковную утварь. А позднее, в сохранившемся четверике устроили склад колхозного имущества и магазин. Главным товаром в магазине был хлеб в буханках и водка, когда привозили. В остальные дни на дверях магазина висел большой амбарный замок. Водку на престольный праздник в каждой избе запасали заранее. Обязательно к этому дню открывались двери магазина, уж постаралось сельпо по случаю праздника – и водка, и хлеб, и разные диковинные консервы: болгарские компоты двух видов, и приправа к мясу с трудным названием, и бобы соевые, и еще какие-то заграничные консервы, конфеты двух сортов, баранки с маком – всего было полно, а магазин разнесли за час. Повесили на его дверях амбарный замок… и пошла гульба. В некоторых избах столы накрывали, а в тех, где мужикам было невтерпеж, хлобыстали водку из горла, закусывая конфеткой, или чем попало, или вообще ничем. К полудню принарядившаяся, по возможности, во все лучшее, самое нарядное, пошла молодежь деревни гулять от избы к избе, где под гармошку, а где и без гармони – компаниями. В первых рядах шли девчата с цветастыми платками на плечах, в нарядных кофточках, блузках, кто в туфлях на низких каблуках, а кто и на высоких, кому что удалось купить по случаю или у спекулянтки. За ними шли парни, тоже приодетые, но уже под мухой. Гуляли две-три компании, всего не больше двадцати человек вместе с приехавшими. Запевали девчата, парни, подшучивая друг над другом, недружно подхватывали. Впереди каждой компании крутилась мелкота, тоже принаряженная – кто изображал пьяных, взявшись под ручку, шатаясь и падая, выкрикивая слова из песен или бранную ругань, кто гонялся один за другим.