Эмилиян Станев - Волчьи ночи

Когда козленок добежал до опушки поляны и вышел на меня, я выстрелил. Он упал подогнув под себя ноги, как обыкновенно падает смертельно раненное животное.

Я вытащил трофей на середину поляны, положил его рядом с собой и дрожащими пальцами зажег сигарету. Потом долго звал свою собаку, чтобы поделиться радостью с нею. Она все не появлялась. Было похоже, что опытная матка постаралась увлечь гончую как можно подальше.

Но я все равно ждал своего верного помощника до тех пор, пока солнце не прикоснулось к вершинам холмов и их тени не распростерлись на низинах. Небо прояснилось и засияло спокойной бездонной синевой. Дивный воздух пьянил и разнеживал до боли. Мне доставляло огромное удовольствие созерцать эти осенние закаты, от которых веяло сладостной тихой печалью. А позолоченные леса в воцарившемся безветрии стояли недвижны, точно очарованные собственной монументальной красотой.

Затем закинул добычу себе на плечи и спустился в темный овраг, где проходила старая заброшенная просека.

Там разрослись густые дебри высокого, рыжего папоротника. Сырость и бурьян буквально заполонили дно оврага, так что это место напоминало уголок, оставшийся от минувшей эры. Здесь утренняя изморозь еще поблескивала на прогалинах среди зарослей темного папоротника.

Оставил козленка на просеке, а сам завернул в лес, где с краю выбивался из-под земли родничок. Утолив жажду, вдруг услышал позади себя тихий топот. Верхушки папоротника раздвинулись, и оттуда показалось серое туловище довольно крупной, взрослой косули.

Она высоко держала голову, как собака, чутко нюхающая воздух. Ее длинные уши тянулись вперед. Животное трепетало от страха. Вот она увидела своего детеныша и стала с опаской приближаться к нему, но моя шапка, валявшаяся рядом, ее напугала.

Несколько секунд она сосредоточенно вслушивалась и принюхивалась. Я застыл так, что ее дрожащий от напряжения взгляд меня не замечал. Но она наверняка чуяла мое присутствие, и ее извечный страх отчаянно боролся с материнским инстинктом.

Внезапно косуля ударила передними копытами о землю. Давала знак детенышу, но тот продолжал лежать без движения. Тогда, не решаясь подойти к нему ближе, она отскочила в сторону, и я услышал ее нерешительные шаги уже из леса на склоне оврага.

Она носилась там вверх-вниз, замирала, прислушиваясь, снова убегала куда-то. Под конец коротко и негромко проверещала каким-то тревожным, трубным голосом, и до меня донесся ее удаляющийся топот. Наступила тишина. Овраг наполнился мраком. Лес вокруг почернел. Зажглись звезды, серповидный месяц быстро пожелтел, зависнув на маленьком кусочке неба над моей головой.

Косуля покинула это место, и, быть может, навсегда. Я злился на себя. Надо было стрелять, а я все медлил. Страстно захотелось увидеть ее снова, еще хотя бы раз. Это желание так сильно завладело мною, что я, затаив дыхание, с приоткрытым ртом напряженно вслушивался в тишину.

Повеяло ветерком, легким, неуловимым, как вздох. Мрачный нахохлившийся папоротник чуть зашелестел, а верхушки деревьев даже не шелохнулись. У меня над головой перепорхнул дрозд, куда-то ткнулся и затаился. Тусклый зеленоватый свет проник в овраг и породил невнятные, призрачные тени деревьев.

Она еще вернется, убеждал я сам себя. Сперва пойдет на место последней лежки, чтобы вновь ощутить запах своего детеныша, к какой-нибудь защищенной от ветра неглубокой ямке под буком. Земля там еще попахивает его тельцем — на дне ямы обязательно лежат несколько коричневатых шерстинок, похожих на сухие сосновые иголки. Они упали у него со лба, когда она облизывала своим шершавым языком набухшие бугорки его рожек. Но его-то самого там не окажется. Она все равно ни за что не поверит, что он мертв, и выйдет по его следам на ту полянку, где они не раз вместе щипали траву. Сейчас она уже на том месте. Смотрит на макушки деревьев, на месяц, который тоже разглядывает ее, прядает ушами, прислушивается. Нету и здесь его.

Она начнет его звать: «Х-ук, х-ук!» — и снова в ответ лишь тишина, усугубляющая ее одиночество. Вот тогда-то, забыв про всякую предосторожность, она решится вернуться в овраг, чтобы проверить, тут ли все еще ее ребенок. Она, возможно, и не понимает до конца, что с ним произошло, но ее тревога нарастает и постепенно превращается в муку, которая не отпускает ни на миг…

Да, она непременно придет сюда, окончательно решил я. Только бы не прибежала раньше моя собака и не учуяла ее. Хорошо, если бы гончая напала на другую дичь или побежала прямо домой. Иначе она мне все испортит.

И в самом деле косуля вскоре возвратилась. Уже через несколько минут я уловил топот ее стройных ног.

«Топ-топ, топ-топ!» — чуть слышно звенела земля под ее копытами. Тишина в овраге поглотила все другие звуки, а эти, наоборот, усиливала. Несколько раз она останавливалась и долго стояла на одном месте. Затем вновь трогалась осторожными шажками.

Я тоже весь насторожился. Меня бросало в дрожь, словно я опасался чего-то и в то же время сгорал от нетерпения, чтобы именно это поскорее свершилось.

И вот косуля подошла совсем уже близко к кромке оврага и там застыла. В висках у меня стучало. Я проклинал свое дыхание. Жидкий лунный свет чуть брезжил над заснувшим лесом. Деревья наблюдали за мной, как люди, затаившие дух в ожидании…

Несколько минут длилась напряженная тишина. Затем что-то обрушилось по склону оврага. Кустарник раздвинулся, и прямо передо мной отчетливо возник темный силуэт косули.

Она вросла в землю, как окаменевшая. Нижняя часть ее туловища тонула в папоротнике, но вздернутая головка и изящный изгиб шеи хорошо просматривались.

Подчиняясь какой-то необоримой силе, я поднял ружье и нажал спусковой крючок…

Гром прокатился по лесу, овраг будто взревел. Яркое пламя выстрела меня ослепило. Что-то тяжелое полетело вниз, и сразу все стихло. Несколько секунд я наблюдал, как пороховой дым, точно ядовитое облачко, полз по траве. Потом схватил свою шапку, козленка и не оглядываясь, опрометью бросился к дороге. Оттуда доносился вой моей собаки, которая искала меня…

Пролетка застучала по деревянному мосточку. Лошадь, почуяв воду, стала. Хозяин хлестнул ее кнутом.

Рассказчик вновь уткнулся в подбитый мехом воротник своей шубы.

Второй охотник спросил:

— Значит, так и оставил ее в лесу?

— Нет. Пошел я туда на другой день, но ее там не оказалось. К счастью, промахнулся.

— И хорошо сделал, — встрял в разговор возчик. — Если бы спросили меня, я бы вообще запретил всякую охоту. Что это за развлечение? Разбойничество!

Он выждал время, надеясь, что кто-нибудь из седоков отзовется на его слова, но так как они молчали, пробурчал что-то себе под нос и сильно стеганул лошадку.