Эмилиян Станев - Волчьи ночи

В ту же секунду старый голубь, громко захлопав крыльями, заставил своих перепуганных и рассыпавшихся кто куда собратьев взлететь в воздух.

Свист десятков крыльев, словно ветер, пронесся над речкой. Не теряя времени, птицы устремились к месту ночевки.

Но сокол обогнал их. Он вырвался вперед и принялся парить над самой кукурузой, время от времени взмахивая крыльями.

Голубям оставалось только одно — развернуться и подняться как можно выше. Но коричневый хищник не стал преследовать стаю. Он лишь спокойно и плавно кружил прямо перед нею. Все выше поднимались голуби и все быстрее вились над потемневшей равниной. Солнечные лучи, еще не погасшие в глубинах предвечернего неба, делали птиц похожими на светящиеся алебастровые шары.

Сверху они видели, как сокол кружит над самыми буками. Почти не двигая крыльями, он легко и без малейшего усилия парил в тихой вечерней прохладе.

Несколько раз голуби пытались его обмануть, улетая так далеко, что почти пропадали из виду. Но заметив, что сокол в свою очередь тоже начинает набирать высоту, стая опять возвращалась на прежнее место.

Смеркалось. Речка внизу, посреди темной долины стала похожа на узкую блестящую ленту. Пятнами расплывались очертания деревьев. На западе постепенно остывало раскаленное небо, и красноватые отблески, игравшие на соломе сжатого поля, постепенно погасли.

Голуби начали уставать. Свист их крыльев становился все ровнее и тише, переходил в шепот. Сокол внимательно вслушивался.

Приближалась минута, когда голуби непременно попробуют нырнуть в густые ветки буков, где он уже не сможет на них напасть. Время от времени хищник оглядывался и неравномерно покачивался на своих широких крыльях.

Вдруг старый голубь громко захлопал крыльями, давая знак товарищам следовать за ним.

Словно дождь из серых стальных обрубков, голуби с высоты падали на деревья и мелькали вокруг сокола, устремляясь к совсем уже потемневшей земле.

Шум и близость столь многочисленной добычи ошеломили хищника. Он опоздал. Сокол не успел даже наметить себе жертву, как голуби уже нырнули в густую зелень буков. Лишь один из них — молодой и неопытный — все еще летал вокруг…

Испуганные птицы с замиранием сердца долго еще слышали свист его крыльев и сквозь густую листву видели темный силуэт, преследующий их товарища. Через некоторое время раздался тревожный всплеск крыльев и негромкий хрипящий звук, которым закончилась борьба…

Наступил вечер. Внизу, в приютившейся у реки деревеньке загорелись огоньки. Прозвучал чей-то протяжный крик. Под самыми буками насвистывая песенку и сердито покрикивая на коз, прошел со своим стадом запоздавший пастух. Потом наступила тишина, слышно было только, как голуби рассаживаются среди ветвей.

Вся равнина слилась в громадную черную массу, над которой распростерлось темное, усеянное звездами небо. Жалобный звон цикад, казалось, убаюкивал теплый сумрак, а неумолчные голоса лягушек еще более страстно и резко раздирали ночную тишь.

Один за другим засыпали голуби на ветвях старых буков, похожих на две громадные мрачные тени. Иногда какая-нибудь из птиц вздрагивала, вынимала из-под крыла головку и тревожно вслушивалась в тихий ветерок, напоминавший ей свист соколиных крыльев. Но мерцающие сквозь листья мирные звезды успокаивали ее, и она вновь засыпала, убаюканная шепотом летней ночи.

Каждое утро, лишь начинало светать, на окраину городка, где унылая речушка лениво цедила свои зеленоватые воды, прилетала пара воронов. Вот уже шестьдесят лет эти две черные птицы ежедневно усаживались на свои места — самец на сухое тутовое дерево, а самка на тополь, прямо против мясной лавки, у деревянного мостика. Отсюда вороны своим хриплым карканьем приветствовали пробуждающийся город.

Если случалось, что мясник почему-то не открывал своей лавки или жена скорняка в обычное время не выходила из дому, чтобы выплеснуть в реку ведро помоев, вороны, потеряв терпение, издавали громкие, протяжные крики и раскачивались на ветвях, словно кланяясь.

Никто из людей не обращал на них внимания, разве что мальчишки изредка швыряли в них камнями. Но птицы знали всех обитателей близлежащих домов, полусгнившие деревянные стены которых темнели на заболоченном берегу. Постепенно в их памяти запечатлелись образы людей, проходивших по деревянному мостику или песчаной тропинкой вдоль реки. Они издали узнавали скорняка по запаху дубильной кислоты, который заставлял их кричать от возбуждения, знали косоротую старую деву Аницу, мясника, пекаря, секретаря консистории, которого они отличали от учителя по широкополой шляпе.

Прохладными летними утрами, когда речушка казалась прозрачной и неподвижной и в ней, как в зеркале, отражались серые деревянные крыши ветхих домишек, птицы чутко прислушивались, поджидая быстрый и глухой топот мулов, на которых мяснику привозили с бойни мясо. Стук окованных жестью досок, возгласы мясников, цоканье копыт по мостовой и запах свежего мяса притягивали их к мясной лавке, и они летали над ней, издавая нетерпеливые крики. А когда скорняк выносил кожи и развешивал их для просушки на поломанные перила моста, вороны не улетали с этого места целый день.

Набив свои желудки, они важно расхаживали по берегу или дремали на тополе, не тревожимые никем. Только палящее летнее солнце прогоняло воронов с зеленой верхушки дерева, где черные их тела казались двумя кусками угля. Тогда они спускались вниз к реке и пили воду, широко разевая клювы, под которыми, словно бороды, висели густые пучки перьев. А потом тяжело и медленно улетали в далекий сосновый бор, в свое огромное мрачное гнездо.

Оно было устроено на самой высокой сосне, среди густых ветвей, где всегда царил полумрак. Издали гнездо казалось огромной кучей хвороста, заброшенной на верхушку сосны.

Здесь они выводили бесчисленные поколения птенцов, разлетавшихся по всей окрестности. Каждую весну вороны обновляли свое гнездо свежими ветками, и оно разрасталось, становясь все больше и безобразнее. Обрывки кожи, разные тряпки, бумажки и мох выстилали его изнутри и свисали меж прутьев. Гладкие речные камешки и несколько разноцветных стекляшек, собранные воронихой на городских помойках, поблескивали внутри гнезда, как талисманы.

Эти серьезные и мрачные супруги сохраняли верность друг другу в течение всей своей долгой жизни.

Весной, когда лес дрожал от громкого гортанного воркованья вяхирей, которому снизу вторило капризное щебетание дроздов и зябликов, ворон и его подруга совсем просто отдавались своей невеселой супружеской любви. Они даже не каркали в такие дни, словно были глубоко смущены весной. И, как обычно, прилетали к реке или крали яйца в чужих гнездах. Порой они часами просиживали на своей сосне, молчаливые и озабоченные, вытянув вперед головы, как злодеи, которые ждут наступления ночи. Много лет назад, когда они были еще молоды, им иногда приходило в голову покружиться вдвоем над лесом с хриплым карканьем, похожим на храп. Но теперь они уже не испытывали в этом никакой нужды.