Эмилиян Станев - Будни и праздники

Чтобы те ничего не заподозрили, я стал прибегать ко всяческим хитростям: кашлял в открытое окно, в гостиной нарочно погромче топал, а у себя в комнате сразу же разувался. Однажды утром, умываясь в кухне, я даже притворился тугоухим. Роль дурачка получалась у меня очень неплохо, главным образом потому, что именно таким меня и хотели видеть хозяева. Но я достиг бы цели и без этих смешных хитростей — оба совершенно не умели говорить тихо, а хозяйка каждый вечер выспрашивала мужа, как идут переговоры с предпринимателем.

Вскоре я изучил их жизнь до мельчайших подробностей. Она была до крайности однообразна, словно эти люди жили не в столице, а на необитаемом острове. Единственное, что интересовало супругов, это затеянная ими афера или, как они выражались, «игра». Не будь ее, они наверняка или бы непрерывно ссорились, или смертельно надоели бы друг другу. Оба ожидали завершения «игры» как великого события, которое сделает их счастливыми.

Вечера хозяева, если не уходили в кино или в гости, проводили в кухне. Сняв рубашку и оставшись в одной майке, он натягивал старые брюки и утыкался в газету. За ужином жена пыталась учить его хорошему тону:

— Так ложку не держат. Возьми нож в другую руку.

— Э, пустяки. Сам знаю, — ворчал тот, но учить себя позволял.

Между тем они стали жить довольно широко. Оба до такой степени были уверены в благополучном исходе «игры», что, не желая терять время, уже сейчас принялись веселиться вовсю. Служаночка то и дело бегала приглашать гостей, носилась по лавкам, таскала в пекарню тяжелые противни. Гости приходили через день, через два — две чиновничьи пары и, конечно, Качев, человек с мутными, похожими на свиные глазками. Он владел чем-то вроде информационного бюро и, судя по всему, не чуждался темных делишек.

Вечеринки продолжались до поздней ночи — с песнями, шумом и женским визгом. После каждого такого пиршества хозяева находили повод повздорить, то из-за того, что муж вел себя неподобающим образом, то из-за кем-то сказанных слов, так что когда произошел незаметный, но очень важный случай, я не обратил на их очередную ссору никакого внимания.

* * *

В субботу, вернувшись домой, я столкнулся с хозяином на лестнице. Без шляпы и без пальто, он медленно спускался, наклонив большую, рано облысевшую голову. Взгляд его был устремлен вниз, словно отыскивал какую-то потерю. На площадке он остановился и, посторонившись, подозрительно оглядел меня, а затем вновь принялся осматривать каждую ступеньку.

В доме царило уныние. Я обратил внимание на тишину, но объяснил ее вчерашней вечеринкой. «Опять поругались. Хозяин ее чем-то обидел, и теперь она с ним не разговаривает».

Впрочем, время от времени супруги все-таки обменивались несколькими словами. Я слышал, как они о чем-то расспрашивали служанку. Решив не думать об этом, я, как обычно, взялся за газету, где просматривал объявления о приеме на работу. Шаги хозяев раздавались по всему дому.

Только вечером, когда муж с женой куда-то ушли и мы со служанкой остались одни, я узнал, что хозяева потеряли что-то очень важное и что оно по какой-то невероятной случайности находится в моих руках.

Девочка постучалась ко мне. Не успела она открыть рот, как глаза ее наполнились слезами, губы задрожали.

— Вы не находили в прихожей бумажки?

— Какой бумажки?

— Не знаю, я не видела, но хозяин говорит, что маленькая и сложена вот так, вчетверо.

— Зачем ему эта бумажка?

— Ох, очень, говорит, она важная. Господин Качев вчера надевал пальто и выронил. Вексель называется. На много денег.

— Вексель? Вексель, говоришь? А ты знаешь, за что наши получили этот вексель?

— Так бумажка-то господина Качева, — печально сказала девочка. — Теперь хозяин мне целый год платить не будет.

— Ты-то здесь при чем?

— Они говорят, будто я, когда утром подметала, не глядела как следует. А я и не помню, чтобы мне какая бумажка попадалась. Хозяйка велела бросить мусор в печку, я и бросила.

— И ты помнишь, что никаких бумаг в мусоре не было?

— Точно не помню, вроде не было.

Удивленная моим неожиданным возбуждением, девочка бросила на меня подозрительный взгляд и, готовая разрыдаться, умоляюще воскликнула:

— Если вы ее нашли, отдайте ради бога!

— С чего ты взяла? — рассердился я не столько из-за ее нелепых подозрений, сколько из-за того, что вексель попал не в мои руки.

— Выгонят меня! — заплакала служанка.

Я принялся ее утешать, сам готовый расплакаться от злости. Как я мог не заметить в прихожей векселя? Упустить такой прекрасный случай! Это же наверняка тот самый вексель — залог того, что предприниматель оплатит обещанную взятку.

Девчонку мне, конечно, было жалко, но не очень. В какой-то степени я даже был ей благодарен — вдруг она и вправду, сама о том не ведая, сожгла документ, от которого зависело «счастье» моих хозяев?

Когда служанка ушла, я сунул руки в карманы и, стиснув зубы, забегал по комнате.

И вдруг у меня в памяти всплыла смутная картина: я стою в прихожей, а у самых моих ног что-то белеется в темноте. Но когда это было и что случилось потом? Не сразу я вспомнил, что подобрал ту бумажку и сунул ее в носок галоши…

* * *

Для того чтобы попасть в гостиную, нужно было пройти узенький коридорчик. Довольно длинный, потому что одну из его сторон целиком занимала кухня, и темный — наружная дверь была сплошная, без стекла. Заканчивался коридор стеной, за которой находилась гостиная. К стене была прибита вешалка, где мы оставляли свои пальто, а под ней — галоши. Правда, мои галоши оказывались там редко. Я чуть не каждый день находил их брошенными у самого порога. Хозяйкиных рук дело. Надо же ей было как-то показать мне свое презрение.

К тому же мои растоптанные галоши, в носки которых, чтоб они не падали с ног, я запихивал бумагу, выглядели особенно безобразными рядом с ее новенькими ботиками и сверкающими галошами хозяина.

Туманными ноябрьскими утрами в прихожей было совершенно темно. Если б не крохотная висячая лампочка под матовым колпачком, там вообще ничего нельзя было бы разглядеть.

В тот вечер я должен был встретиться со своим земляком, студентом-географом Конопитовым, который выпросил у меня взаймы, обещая за это помочь мне найти работу. Я очень спешил, потому что встреча наша была назначена на восемь, а было уже восемь без четверти.

Я надел галоши, но не успел я дойти до двери, как одна из них свалилась. Роясь в карманах в поисках хоть какого-нибудь обрывка газеты, я вдруг заметил белеющую у входной двери бумажку. Под вешалкой мне часто попадались оплаченные счета за электричество. Решив, что это один из них, я поднял бумажку и, не глядя, попытался сунуть ее в галошу. Бумага оказалась слишком жесткой, в то же время другая моя рука нащупала в кармане целую газету. Я оторвал от нее большой кусок, затолкал в галошу, а найденную бумагу сунул в карман, намереваясь выбросить где-нибудь на улице.