Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов

— Чему я обязан столь высокой чести? Полиция — в моем скромном доме? Бог в помощь, господин жандарм. Чем могу служить?

Гумприх, словно волнолом, стоит в потоке Гримкиных речей. Затем он безмолвно отодвигает его в сторону, а Лопе возвращается к себе на кухню.

— Чего это жандарму понадобилось у Гримки? — спрашивает Лопе.

— Жандарму? — Мать вздрагивает.

— Угу.

— Говоришь, у Гримки?

Мать подходит к окну, но не выглядывает из него, а, прижавшись к стене, бросает косой взгляд в сторону Гримкиных дверей. Через некоторое время, отпрянув от стены, она шмыгает в спальню. И почти мгновенно возвращается и занимает прежнее место у окна.

— Это его велосипед? — осведомляется она у Лопе.

— Да, он приехал на велосипеде и сразу прошел к Гримке.

Девочки выскальзывают из кухни на улицу. Они ощупывают блестящий руль жандармова велосипеда. На раме висит толстый портфель. Лопе слышит шумное дыхание матери. У нее даже лицо налилось краской — так напряженно она вслушивается. Потом она бросает раздумчивый взгляд на плиту. Потом через некоторое время говорит вполголоса:

— Поди посмотри, что он там делает.

Лопе начинает возиться у замковой ограды неподалеку от Гримкиной квартиры. Он нарезает прутья в зарослях снежноягодника. Отсюда он может заглядывать через окно к Гримке. За темными окнами двигаются какие-то фигуры. Ему чудится, будто он слышит плач Гримкиной жены. Жандарм Гумприх подходит к окну. Сверкает на солнце пряжка его ремня. Лопе начинает с преувеличенным вниманием искать что-то в кустах. Потом Гримка и жандарм выходят в сени и поднимаются по лестнице, приставленной к чердачному люку. Лопе идет домой и выкладывает, что он видел. Мать молчит и думает о чем-то своем. Лопе достает из спальни книгу и садится читать. Взгляд матери ему сегодня ничем не угрожает.

И вдруг жандарм Гумприх возникает у них в кухне. Лопе даже вздрагивает, а мать спокойно стоит у плиты. Жандарм сдержанно здоровается. Мать коротко отвечает. Ни слова о делах. В конце концов жандарм тоже человек.

— Ну-с, как живем? — Жандарм без приглашения садится и обшаривает глазами кухню.

— А как нам жить?

— Мужа нет? — спрашивает жандарм.

— Он у парикмахера.

— И тугая же у вас мошна, коли он ходит бриться к парикмахеру.

— При чем тут мошна? Бритва у него и своя есть, но только руки дрожат. Вот он и ходит к парикмахеру.

— А скоро он вернется?

— Если он нужен, я могу за ним сбегать.

И мать начинает отыскивать фартук почище.

— Оставь. Мы и без него обойдемся.

— Он что, без фонаря выезжал в город на той неделе?

— Какой еще фонарь? Тогда было полнолуние.

На лицо матери садится замороженная, застывшая усмешка. Глаза на мгновение вспыхивают.

— Хм-хм, да у вас хорошо пахнет! — Жандарм шевелит усами и морщит нос. — Что это ты там стряпаешь такое лакомое?

— Уж не думаете ли вы, что мы браконьерствуем? — взвизгивает мать.

— Упаси бог, старая перечница! С едой у вас неплохо, но вот с деньжонками, видать, туговато? Да и как же быть иначе?

— Не сказать, чтобы туговато, — горячится мать, — нет, на это я не пожалуюсь. Я стиркой подрабатываю, парень после работы вяжет веники и щеплет лучину… Это тоже кой-чего дает. Нет и нет, деньжонки в доме всегда водятся, иногда даже набежит кругленькая сумма.

— Ну, тогда другое дело. Тогда, стало быть, ты только из жадности бегаешь в стоптанных туфлях? Ай-яй-яй!

— Да нет, и этого не скажу. С деньгами ведь как? Не успеешь оглянуться — их уже нет.

«Почему мать врет?» — думает про себя Лопе. Когда деньги от продажи натурального пайка подходят к концу, им едва хватает на хлеб. Они теперь опять покупают хлеб у Мюллера, потому, что булочник Бер не желает больше давать в долг. А порой, как добрый ангел, приходит Фердинанд и приносит половину зачерствевшей ковриги.

— Ну и штучку же вы отмочили, — вдруг говорит жандарм ни к селу ни к городу.

— Мы? Что мы отмочили? — Краска сбегает с лица матери, и щеки у нее наливаются свинцовой синевой, как дождливое небо.

— Ну, может, и не вы, но уж кто-нибудь непременно да отмочил.

— Не возьму в толк, господин вахмистр, о чем вы…

— А вы не притворялись бы, фрау Кляйнерман. Уж будто вы не слышали, в чем дело. Такая глупость… И мне вы наделали лишних хлопот. Опять воскресенье кошке под хвост. Изволь теперь ходить из дома в дом с обыском, а потом окажется, что все зря. Обычно все получается не так, как думаешь.

— Ваша правда, вахмистр, — говорит мать с явным облегчением.

Жандарм искоса поглядывает на нее.

— Навряд ли у кого хватит дурости хранить деньги в доме.

— Да уж конечное дело, вахмистр. Стало быть, речь идет про деньги? Господи Иисусе!

Тут Гумприх резко встает и говорит, обращаясь к Лопе и к девочкам:

— Вы сейчас сядете на лежанку и посидите тихонько, а мать проведет меня по вашей квартире и все как есть мне покажет.

И Гумприх начинает искать. Сперва он заглядывает за печку, берет кочергу и скребет в щели между стеной и изразцами. Потом он открывает топку, подпечек, становится ногами на стул и заглядывает через карниз. Поддев внизу, отводит от стены обе картины и снова отпускает их. Он снимает с карабина свой штык и ковыряет им под кухонным шкафом и под комодом. Он велит матери по очереди выдвигать все ящики и роется в каждом из них своим толстым пальцем. Лицо у него при этом лишено какого бы то ни было выражения. На мгновение прекратив поиск, он снимает форменную фуражку, вытирает лоб и просит открыть маленький стенной шкафчик. В шкафчике стоят всякие домашние средства, приправы и полбутылки снадобья для лошадей. Его принес отец. Под конец Гумприх велит показать ему спальню. Там он перерывает сундук с бельем и замирает перед кроватями. Лопе подглядывает в щелочку.

— Я уже вижу, что здесь тоже ничего нет, — умиротворяющим тоном говорит Гумприх. — Да я и не думал никогда… Но все равно, для порядка я обязан заглянуть и в постели. Снимите, пожалуйста, одеяло, фрау Кляйнерман.

Он стоит перед кроватью, в которой спят Труда и Лопе.

— Вы, может, думаете… в кровати тоже ничего нет, ей-ей. — Мать произносит это торопливо, а сама застывает в дверях спальни.

— Ясное дело. Я и сам знаю, что ничего, но порядок есть порядок, — утешает ее Гумприх. И собственноручно откидывает одеяло. Сперва в головах, потом в ногах.

— Ну, давайте, давайте, фрау Кляйнерман, не тяните. Что положено, то положено!

Мать нерешительно подходит к постели.

— Поднимите тюфяк, — требует жандарм.

Мать мешкает.

— Ну? — недоверчиво подгоняет Гумприх.

Тут мать в бешенстве дергает мешок с соломой и тотчас кидает его обратно.

— Слушайте, жандарм, — в ярости кричит она, — если я вам сказала, что здесь ничего нет!! — И краска снова заливает ее лицо.