Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов

— Ну-у-у? — повторяет жандарм и сам поднимает мешок.

Его правая рука, как сытый хорек, ныряет в нутро кровати и вынимает оттуда кожаный бумажник. Мать наблюдает молча и неподвижно. Кожа вокруг мясистого носа подергивается — предвестник полного исступления. Лопе за дверью затаил дыхание.

— Кто здесь спит? — спрашивает Гумприх нарочито будничным голосом, будто он всего лишь поймал блоху.

Мать не отвечает на его вопрос. Лопе поспешно плюхается на лежанку. Жандарм выходит на кухню и приводит в спальню Труду.

— А ну, малышка, скажи-ка мне, кто здесь спит? — спрашивает он все тем же голосом.

Труда вопросительно глядит на мать, потом поднимает маленькую ручонку и взмахивает между Лопе и собой.

— Мы, — отвечает она.

Лопе вскакивает с места, но Гумприх уже схватил его за шиворот.

— Значит, это ты постарался, паренек? — спрашивает Гумприх все еще ровным и спокойным голосом.

Через открытую дверь Лопе бросает взгляд на мать. Мать так же молча стоит перед кроватью. Она прижала к груди стиснутые кулаки. Гумприх глядит на Лопе, как глядят на ядовитую змею. Проходит секунда. Долгий-долгий срок для Лопе. Он видит, как Ариберт на четвереньках ползает в песке, как хохочут девицы. Только Ариберт мог потерять такой роскошный бумажник. Он видит мать с ведрами у колодца. И он видит, как она с кандалами на руках идет через усадьбу вслед за жандармом.

— Да, господин вахмистр, все это сделал я, но я собирался…

— Жандарм, он врет! — Мать наконец стряхивает с себя оцепенение.

В сенях кто-то гремит ведрами.

— Чиста-а-та и па-а-рядок на бойне! — Отец с грохотом распахивает дверь кухни.

На лице у Гумприха молнией сверкает усмешка.

— Ч-честь им-мею, жан… шан… штандарм! — Отец придерживается левой рукой за косяк двери, пытаясь одновременно правой рукой отдать честь. Он даже пробует щелкнуть каблуками, но от этого усилия растягивается на полу.

Элизабет радостно хлопает в ладоши.

— А папа опять набрался, а папа опять набрался…

Мать подскакивает и толкает Липе на лежанку.

— Ну, с этим нынче не поговоришь, — вслух размышляет Гумприх. — А теперь давайте, выкладывайте, как было дело.

Но жандарм Гумприх просчитался. На отца именно что нашел разговорный стих. Для начала он подмигивает затуманенными от пьянки глазками.

— Ежели здесь кто чего желает насчет фонаря или мало еще чего желает, так на то есть я, потому как я здесь всему голова.

Липе привстает с лежанки и плюхается обратно.

— Мы не об этом, господин Кляйнерман, — отмахивается Гумприх.

— Тоись как это не об этом? Самое что ни на есть об этом. Фонарь если не горел, так я не забыл про фонарь, просто в нем керосину не было, и во всей усадьбе не было, вот.

— Перестань молоть, — теряет терпение Гумприх.

— Это я-то — и молоть? Дак я вам скажу, господин вахмистр, что три года прослужил на действительной, уж мне ли не знать, как положено лепортовать по начальству, честь имею, господин жандарм.

Гумприх в отчаянии взмахивает руками. Мать хватает отца за плечи.

— А ну, молчи! С тобой стыда не оберешься. Да где ж такое видано? И чешет языком, и чешет, и замолчать не может, пьяная харя.

Отец изо всех сил таращит осоловевшие глаза. Теперь он сидит молча и ждет удобного случая — как разъяренный пес. Все это, вместе взятое, дало много времени для Лопе, который сейчас приступает к своему рассказу.

Язык у него двигается вроде бы сам по себе, все равно как у крякающей утки.

— Господин жандарм, это и вправду все сделал я. Мать меня выгораживает, потому что я… потому что она меня… — Лопе хочет сказать «любит», но у Кляйнерманов это слово не в ходу. Лопе и знает-то его только из книг. — Мать так добра ко мне, — наконец говорит он, — она очень добра, а я очень испорченный. Мать всегда запрещала мне читать книги, в которых говорится про воровство, а я все равно их читал тайком.

Застывшее лицо Гумприха меняется. Гумприх задумчиво опускается на стул.

— Это ж надо, как он врет, это ж надо, как он заливает! — плачущим голосом перебивает мать. Какое-то мгновение она растроганно глядит на Лопе, потом собравшись с духом делает шаг вперед. Она сует ему под нос свой крепкий кулак, а другим указывает на жандарма.

— Не будь здесь этого типа, я б тебе как следует врезала, дружочек, за твою брехню.

— А, черт подери, уж не спер ли чего этот сброд? — Отец вскакивает с места. Мать толкает его обратно. — Эти скоты осрамят вас на всю округу, — бормочет отец, глядя в пол.

— Да уймись ты наконец. Я хочу рассказать вам, как оно все было на самом деле. — Мать снова обращается к Гумприху.

Тот пребывает в полной растерянности. Он даже топает ногой, чтобы прекратить этот шум и добиться внимания.

— Тих-ха! Если это сделал ты, — жандарм обращается к Лопе, — тогда ты, конечно, сможешь рассказать, как бумажник попал к тебе в руки.

— Бум-бумажник? — Отец хочет схватить Лопе, но тут Гумприх толкает его к лежанке.

— Не лапай! — ревет отец, но все же остается сидеть.

— Смогу рассказать, все как есть, смогу! — перекрикивает их Лопе.

— Неправда, он вам наврет с три короба, — причитает мать. — Он и знать-то ничего не может, потому что все сделала я, одна я… Да разве такой сопляк сможет обвести вас вокруг пальца?

— Как??!

Мать начинает шмыгать носом. Лопе опускает глаза. Теперь он знает, о чем рассказывать. Достаточно припомнить то, чему он был свидетелем вчера. Бумажник мог потерять только Ариберт. Мать смолкла и утирает глаза фартуком. Потом, обессилев, падает на табуретку.

Лопе подробно описывает сцену с участием обоих господских сыновей. Гумприх задает встречный вопрос.

— А где же ты в это время стоял?

— Я… я стоял у колодца, потому что хотел принести ведро воды.

— Это правда? Ну, смотри, щенок, если ты врешь…

— Конечно, правда, — врет Лопе, а сам глядит на мать.

Мать прикусывает губу. Лопе, можно сказать, перебирается по сплавным бревнам через пруд. Его все время подстерегает опасность ступить мимо. Вот секундой раньше скользкое бревно чуть не выскользнуло у него из-под ног. И теперь ему нужно время, чтобы восстановить равновесие. Вот он уже опять стоит прямо и отыскивает глазами очередное бревно, на которое можно ступить. Он рассказывает, как Ариберт фон Рендсбург на четвереньках ползал по песку и не мог встать на ноги.

— Тогда-то все и случилось, бумажник вылетел у него из кармана, а он ничего не заметил, потому что был пьян встельку.

— И ты это все так точно видел?

— Да уж на что точней.

Мать дергается. Жандарм останавливает ее жестом.

— Подождите, подождите! До вас тоже дойдет очередь. Итак, когда же ты его взял?

— Сразу после того, как Ариберт уехал, я подбежал и схватил бумажник.