Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

Юноша не ответил.

— Рассвет. Он нам помешает, — сказала, помедлив, Джиза.

— Убежим от него. Спрячемся где-нибудь от всех этих рассветов.

— А где?

— У тебя. У меня.

— Дома? Марчелло — я о другом.

— О чем?

— О том, что гордыня — путь в никуда, мы в этом убедились. Но и смирение тоже. Понимаешь, Марчелло? В никуда.

— Не понимаю. Разве мы встали на путь смирения? Думаешь, это так просто?

— Хорошо, пусть не смирения. Все равно — кругом столько зла, грязи. Больно это осознавать.

— Как же этого избежать?

— Не знаю. Надо постараться.

— И как жить тогда?

— По воле случая.

— Так не бывает! Дай Бог, если бы так было...

Джиза промолчала. Они шли молча. Над Целием обозначилась тонкая, словно лезвие, полоска света. Она угрожающе быстро росла.

— Мой Бог, как кратко царство темноты! — процитировал Марчелло песню-альбу трубадуров. — Я вижу, свет зари с востока хлынул, уж близок день, час предрассветный минул — как в зеркало, гляжусь в твои черты... Мои глаза с твоими так дружны: моими я тебя в душе рисую... — Он осекся, боясь показаться высокопарным.

Они прошли еще несколько шагов.

— Ты и в самом деле застрелилась бы?

— Конечно, — ответила она удивленно.

— Зачем?

— Должна была. Люблю тебя, а в душе все равно пусто. Что мне было делать со своей любовью?

Тишина. Пауза. Заря роковым несводимым пятном блестела на небе.

— Как же ты был глуп! Невероятно, беспредельно глуп. Все это было для тебя — не для других.

— Что — это?

— Это, — взмахнула она ладонью, указывая на свое тело. — Нет у меня никаких бородавок. И родимых пятен тоже нет. Теперь убедился?

— Глуп — что верно, то верно.

— В конце концов ты ведь тоже разделся. А боялся этого больше всего на свете. Давай попробуем вместе понять — за что мы так наказаны? За то, что полюбили друг друга? В чем наша вина? Не хватило ума понять или мы — жертвы обмана? Игра случая. Значит, стремление к совершенству ни при чем? Значит, да здравствует случай или мы все-таки имеем право на какой-то выбор?

— Это право едва нас не погубило.

Молчание. Еще одна пауза.

— Упущено время. Упущена игра. Он прав, этот дурак, — сказала девушка глухим голосом. — Весь ужас в том, что никто не договаривает до конца. Время упущено... Но как? Зачем? У кого? В каком измерении? В музыке? В поэзии? В игре? Или вся жизнь — пространство, в котором упущено время? Упущена игра, упущено все, кроме...

— Все, кроме счастливого случая? Счастье — это когда игра упущена! Не расстраивайся. Нам на роду написано ждать этого случая. Так учат книги.

Тишина. Восход окрасил мертвенным светом развалины императорского дворца. Вершина разрушенной колоннады вспыхнула мраморной белизной.

— Джиза, уже рассвело.

— Теперь видно, какой ты бледный. Синие круги под глазами. Синие прожилки на руках.

— Джиза, пока не поздно, спрячемся где-нибудь. Закроем ставни. Опустим шторы, чтобы не видеть дня. Зажжем лампы. Они станут светить подслеповато, как глаза, выплакавшие ночь.

Джиза опять не ответила. Нервно поправила складки измятого платья. Зачем-то оглянулась, но никого не увидела. Только грохочущая поливальная машина ползла вдоль тротуара, смывая мусор. В воздухе стоял щемящий запах прибитой водой пыли.

— Джиза, скорей! Спрячемся у меня. Навсегда. На всю жизнь.

— На всю жизнь?

— Кто знает? Может быть, повезет...

Из-за поворота вынырнуло такси. Вестник нездешнего мира, посланец нереального пространства. За рулем, как оказалось, был все-таки живой человек. Он дышал. Двигался. С любопытством смотрел на них. Притормозил. Почти остановился, ожидая сигнала.

— Джиза, поедем!

— Хорошо, будь по-твоему, — кивнула она, дрожа от ужаса. — Марчелло... Марчелло... Марчелло, а что потом?

Юноша молча и торопливо увлек ее за собой в открытую дверь. Он был счастлив. Им овладело лихорадочное беспокойство и отчаяние игрока.

Перевод В. Гайдука

16 декабря

Я — обыкновенная девушка, красавицей меня не назовешь. Я принадлежу к тому типу женщин, которых, как говорится, с детства в книжке засушили, да-да, порой мне кажется, что у меня не одно лицо, а два, точнее, одно, но двустороннее, как лист бумаги; к тому же тело у меня худющее и будто все из углов. Но в общем я недурна. К примеру, у меня красивые руки. У других, как я погляжу, они от холода краснеют и трескаются, а моим хоть бы что: я могу ходить без перчаток, могу сколько угодно возиться в горячей и холодной воде, а руки у меня все такие же маленькие, изящные и словно бархатные. И глаза у меня вполне... сами знаете, когда о девушке больше и сказать нечего, говорят: у нее красивые глаза или волосы.

Положение мое более чем скромное: я — вторая дочь хозяина кафе. Не надо было отцу заставлять меня учиться, а то я набралась всяких бредовых идей... взять хотя бы эту — вести дневник. Отец, да и я вместе с ним, надеялся, что из меня что-то путное получится, но время идет, а я со своей ленью остаюсь там же, где и была. От нечего делать помогаю в баре — вот и все... Ну, а теперь я вам признаюсь, зачем он мне понадобился, этот дневник. Ведь мне бы такое и в голову не пришло, если бы...

Вот уже много дней подряд к нам заходит почти всегда в одно и то же время — часиков в одиннадцать вечера — некий тип; заказывает кофе, иногда с коньяком, а затем уходит, не проронив ни слова. Ну и что? Чего особенного я в нем нашла, спросите вы? Да нет, ничего особенного, но все же... То есть? Что «все же»? Ладно, попробуем разобраться.

Он уже не молод, почти старик. Стоп! Меня что, привлекают солидные мужчины? Разумеется, нет, к тому же он хоть и пожилой, но на вид совсем не солидный. Так, и что же дальше? А то, что он красив. Вернее, когда-то был красив, а значит, и теперь красив, ведь красота с годами никуда не девается... Непонятно, да? Ну, я хочу сказать, что красив-то он красив, да только на мой взгляд. А как это? Сама не знаю... Одним словом, у него все на лбу написано... Во-первых, мысли, а еще страсти. Да, угасшие, подавленные, но все-таки страсти. Кажется, ему я могла бы рассказать все о себе, и он бы понял. И потом он грустный.

А что, собственно, я могу рассказать о себе? Да Бог его знает, пожалуй, ничего. Долгие сны, изменчивое море, вечера с завсегдатаями кафе — можете себе представить, что за публика в нашем предместье! И так изо дня в день. И все же, если б я ему об этом рассказала — уверена: он бы понял... Да полно, что тут понимать-то? Что мне надоела эта жизнь? Подумаешь! Кто ты такая? Никто, и сама не знаешь, чего хочешь. И нечего изображать из себя принцессу!

Лучше я объяснить не умею. В общем, это новое лицо среди привычных и вульгарных лиц. Поживем — увидим...

16 декабря

Сегодня на квартире моей жены и детей (я живу отдельно) вновь всплыл все тот же вопрос. Был он поставлен, разумеется, не впрямую, а с помощью завуалированных намеков и колкостей. Чтоб не вдаваться в излишние подробности — моя жена несколько лет назад попала в автомобильную катастрофу и на всю жизнь осталась калекой, правда не снаружи, а изнутри... Впрочем, я неточно выразился. Я имею в виду, что покалечено не лицо (лицо у нее по-прежнему молодое и прекрасное), а тело... оно ужасно изуродовано, хотя под одеждой этого и не заметишь.