Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

Все говорило мне о том, что оба шкапа срослись спина к спине, скрывая тайный ход. Осталось выискать его.

Возобновив осмотр, я обнаружил, что задняя перегородка заходит внутрь на толщину брусков, прибитых по углам. Но где запрятан механизм, сдвигавший в сторону отрезок стенки (если, конечно, здесь применено традиционное приспособленье)? В недрах гардероба я не приметил ни одной зацепки для пальца иль руки. Зато, взглянув на боковые стойки, увидел необычный гвоздь, торчавший явно не на месте. Я попытался надавить на шляпку сверху или сбоку, но металлический пупырышек не поддавался. Тогда мне удалось поддеть его ногтями, и шляпка вылезла наружу. Одновременно от верхней части стойки бесшумно отвалился деревянный кубик, обнаживший металлическую кнопку. Она послушно уступила ровному нажиму: медленно и тихо стала поворачиваться стенка шкапа, но не на своей оси, а с помощью искусно вделанных петель, благодаря которым, подобно створке, должна была открыться прямо на меня. С тревогой я ожидал, когда же механизм закончит поворот, не исключая, что ход мог вывести в другую комнату. Но нет: за переборкой предо мной открылась именно моя.

Последние сомнения рассеялись: ночное происшествие — не плод моей фантазии. Кто-то пытался подойти ко мне, пока я спал. Встревоженный пружинным лязгом, он удалился, так и не исполнив своего намеренья.

Только какого? И кто это мог быть, как не старик? В конце концов я сделал вывод (рассуждая здраво), что в доме жил один старик и лишь ему я должен приписать те мелкие приметы, которые указывали на постороннее присутствие. Второй вопрос я, следовательно, посчитал решенным. Первый мне предстояло разрешить. Но не сию минуту. Сейчас важнее поскорей уйти, не дожидаясь нежелательных сюрпризов. Дабы не вызвать подозрений, я надавил на кнопку механизма, вогнал на место гвоздь, и хитроумное устройство вернулось в прежнюю позицию.

Я направлялся к выходу, когда поверх неплотно сомкнутых гардин пробился солнца луч, сразив ярчайшим светом вещь, наброшенную на спинку кресла. Она невольно привлекла мое внимание. То был слегка потертый отрез богатой ткани, тафты или муара. Ткань показалась мне уже знакомой. Я судорожно рылся в памяти, как будто именно она должна была прийти мне на подмогу. Внезапно я ее узнал: муаровая шаль с портрета. Сказать по правде, я не до конца уверился в своей догадке (ведь сам портрет изрядно потемнел), однако чувствовал, что так оно и есть.

Непросто передать мое волнение. Значит, та женщина еще жива и, надо полагать, бывает в этой комнате. А легкий аромат — ее благоухание? Возможно, это лишь реликвия? Немного замечтавшись, я вообразил, что и живая она не будет походить на женщину, которую я как бы знал. Я говорил о ней с самим собою, словно она сошла с портрета, словно иною жизнью никогда и не жила.

С трепетом рассматривал я этот ничем не примечательный лоскут, который благоговейно возложил на место. Им зачарованный, я начисто забыл о том, что должен поскорее уходить. Привычное томительное чувство, что за тобою наблюдают, вновь вывело меня из неподвижности. Я обернулся: передо мной стоял старик.

Едва ли мне удастся описать его негодование. Хозяин был мрачнее тучи; взгляд полон бешеного гнева и лютой ненависти. Невыносимый взгляд. Прежде чем я успел пошевелиться, он бросился ко мне и, весь дрожа от ярости, схватил за руку. В неистовстве он дико скрежетал зубами. Ни разу мне не доводилось видеть подобного остервенения, почти нечеловеческого. Его свирепый вид наполнил душу леденящим ужасом. А это было лишь преддверие грядущей бури!

Когда, трясясь и запинаясь, старик заговорил, его слова вдруг полились с какой-то невообразимой легкостью.

— Сударь! — взревел он. — Я уж имел однажды случай указать на вашу вопиющую бесцеремонность. Ныне я во всеуслышание объявляю, что вы наглец, невежа и мошенник! Что ваши действия не выразить словами! Что... вы... вы... Вы незамедлительно покинете сей дом, клянусь! — и ну честить меня подобными любезностями.

Признаюсь, я готов был на него накинуться, но удержался по двум соображениям. Первое не делало мне чести: меня остановило присутствие собак. Увидев, как хозяин встряхнул пришельца, собаки грозно двинулись ко мне. Вторая, более достойная причина основывалась на чувствах уважения и благодарности, которые я продолжал испытывать к хозяину. И я безропотно сносил головомойку.

Тем временем старик, не церемонясь, толкал меня к двери. Я попытался его задобрить, измысливая небылицы о том, что заблудился в лабиринте комнат, но мой хозяин был не столь наивен, чтобы поверить в эти россказни. Мы вышли через анфиладу в коридор. Старик подвел меня к вершине лестницы и отпустил.

— Ступайте, сударь, ступайте сей же час, и да простит Господь вашу несносную назойливость! — сказал он внешне сдержанно, но оттого не менее зловеще.

Затем увлек меня с собой, и мы спустились в залу. Вместо того чтобы перекипеть, он все сильнее распалялся, хоть и держал себя в руках.

— Ступайте, ступайте же без промедления, — твердил он приглушенным голосом. Затем проворно сунул мне стоявшее в углу ружье и подтолкнул к дверям.

Теперь, однако, я, как никогда, хотел остаться и пребывал поэтому в немалом замешательстве. Ведь оставаться уместнее всего с согласия хозяина. Но, рассудив, что крайне странный способ, каким проник я в дом той первой ночью, вторжением едва ли назовешь (мне б не войти, когда бы этого не захотел хозяин), я преисполнился достойного смирения и обратился к старику в его же собственной манере:

— Извольте, сударь, я уйду (и я действительно шагнул к дверям), — но к вам, пришедшему на помощь незнакомцу в трудную минуту, я искренне питаю чувства благодарности и сохраню нежнейшие воспоминания об этом доме. И все же прежде постараюсь оправдаться, — прибавил я, — за то, что вы заслуженно назвали несносною бесцеремонностью или того похуже.

Все в том же духе, я с полной откровенностью заметил, что не вижу ничего предосудительного в моем желании пообстоятельнее узнать то место, куда меня забросила судьба («Вернее, ваше сумасбродство!» — прервал старик, зловеще усмехнувшись); а, во-вторых, он сам ни разу не препятствовал открыто моим передвижениям по дому.

Старик нетерпеливо выслушал мои резоны, ничуть его не тронувшие. Внезапно из долины донеслась ружейная пальба: там, видно, шла охота на такого же несчастного, как я, или заблудшую в горах скотину. Мы замерли. Довольно скоро залпы смолкли. В подобной ситуации они пришлись весьма ко времени. Прогнать меня из дома означало подвергнуть неминуемому риску; хозяин это понимал. С видом человека, который уступает по необходимости и знает, что незамедлительно раскается в своем великодушии, он заключил: