Алексей Зверев - Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник.

Я стою на углу, братишка рядом. Погода что надо. Самое время размяться и поделать дыхательные упражнения. Сейчас мы двинем на Бродвей. Я слежу, чтобы Реймонд держался поближе к домам, мало ли что взбредет ему в голову. Еще вообразит себя канатоходцем, а край тротуара — точно канат, натянутый высоко в воздухе. Ну а если дождь был, он вдруг возьмет и прыгнет прямиком в лужу и топает по воде, вымочит и ботинки, и брюки. А дома за это все шишки на меня валятся. Или капельку зазеваешься, так он бросится чуть ли не под машины, маханет через улицу и на скверике посреди Бродвея всех голубей распугает. Приходится идти за ним и извиняться перед старичками — они сидели себе, газеты читали, на солнышке грелись, а тут голуби взвиваются, у стариков газеты вниз летят и свертки с бутербродами с колен падают. Вот я и стараюсь, чтобы Реймонд шел ближе к домам. Сейчас он кучер почтовой кареты, пусть играет на здоровье, лишь бы меня не задавил и не сбивал с дыхания. Без упражнений мне никак нельзя, потому что бегом я занимаюсь всерьез и в секрете это не держу.

Есть люди, которые делают вид, будто все на свете у них получается легко, как бы само собой. Нет, я не такая. Лично я, чтобы укрепить мышцы ног, шагаю по улице не просто, а с прискоком или высоко поднимая колени, как лошадь на выездке. И тут уж ничего не попишешь, пусть мама и возмущается, и уходит вперед, будто знать меня не знает, вроде за покупками торопится, а я чей-то чужой, ненормальный ребенок. Взять, к примеру, Синтию Проктер. Она полная мне противоположность. Если назавтра у нас контрольная, Синтия обязательно сообщит, что сегодня после школы она пойдет играть в ручной мяч, а вечером будет смотреть телевизор, только бы вы, не дай бог, не подумали, что к контрольной она готовится всерьез. Или вот на прошлой неделе: сама в тысячный раз выиграла орфографический конкурс, а мне говорит: «Ой, Комарик, как здорово, что „скрупулезно“ тебе досталось, я бы наврала. У меня конкурс совсем из головы вылетел». И хватается за ворот блузки, будто чудом спаслась. Тьфу! А между прочим, когда я по утрам делаю пробежку вокруг квартала, то слышу, как она до одурения гоняет свои гаммы на пианино: взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед. Потом на уроке музыки ненароком, вроде бы споткнулась, — шлеп аккуратненько на табурет, и так она ошеломлена, что просто от неожиданности, как бы невзначай, решается тронуть клавиши, и вальсы Шопена, словно сами, льются у нее из-под пальцев, и она первая этому изумляется. Убивала бы я таких вундеркиндов. Лично я перед орфографическим конкурсом зубрю слова всю ночь напролет. Тренируюсь в беге в любое время дня, смотрите, кто хочет. Если куда надо сходить, я не плетусь, а бегу. И пусть Реймонд за мной поспевает, не маленький. Да в общем-то он старается не отставать, ведь без меня к нему обязательно кто-нибудь привяжется: или отнимет карманные деньги, или начнет ехидничать и выяснять, почему у него такая огромная тыква вместо головы. Просто удивительно, что за дураки.

Так вот. Движемся мы по Бродвею. Я дышу и считаю: отсчитала семь — вдох, отсчитала семь — выдох. Семь, кстати, мое счастливое число. А навстречу Гретхен и ее подлипалы: Мэри-Луиза и Рози. Мэри-Луиза была раньше моей подругой, когда она только-только переехала в Гарлем из Балтимора и ее вначале колотили у нас все кому не лень, пока я не заступилась, ведь наши мамы девочками пели в одном хоре, но люди добра не помнят, и вот нате, ходит с новенькой, Гретхен, а обо мне говорит пакости; и толстуха Рози, эту хлебом не корми, только дай позлословить о Реймонде, а сама глупа как пробка, ей и невдомек, что ничуть не лучше его, уж чья бы корова мычала. Они идут по Бродвею как раз нам навстречу, плохо дело, улица здесь неширокая, разминуться трудно. Тем более троица держится тоже вблизи домов. А не свернуть ли нам с Реймондом в ближайшую забегаловку, думаю я, погляжу новые комиксы, а они пока пройдут. Но это явная трусость, а я дорожу своей репутацией. Поэтому я решила идти прямо на них, еще посмотрим, чья возьмет. Они подходят, замедляют шаг. Я готова к бою, я ведь разговорчики разговаривать не люблю, как двину, и дело с концом, чего драгоценное время зря тратить.

— Ты в майских соревнованиях принимаешь участие? — спрашивает Мэри-Луиза с уксусной улыбочкой. Ну и вопросик. Тут и отвечать нечего. Уж если с кем говорить, так с Гретхен. А ее прихвостни — пустое место.

— На этот раз, думаю, тебе не победить, — подхватывает Рози. И она туда же. Стоит с наглым видом, подбоченилась, забыла, поди, сколько ей от меня влетало и не за такое бесстыжее нахальство.

— Я побеждаю всегда, потому что бегаю быстрее всех, — отвечаю я Гретхен, поскольку, на мой взгляд, среди них она одна — говорящая, а эти две лишь рты разевают. Гретхен улыбается, но улыбка у нее деланная, и я тут вот про что думаю: почему, думаю, мы, девчонки, никогда искренне не улыбаемся друг другу? Не умеем, наверно, да и научить нас некому, потому что взрослые девушки тоже не знают, как улыбаться от души. Тут подъезжает Реймонд и натягивает вожжи. Ничего, сейчас эта троица увидит, что к нему им лучше не приставать.

— Ты в каком классе, Реймонд?

— Если у тебя вопросы к моему брату, спрашивай меня, понятно, Мэри-Луиза Вильям из занюханного Балтимора?

— А ты что ему — мамочка? — пыхтит Рози.

— Угадала, Толстуха. И советую вам всем заткнуться, не то самим придется за мамочками бежать.

Они скисли, стоят молчат, переминаются с ноги на ногу. Потом Гретхен уперла руки в бока, выставила веснушчатую физиономию, раскрыла рот, но так ничего и не сказала. Обошла меня, смерила взглядом и потопала своей дорогой, подлипалы, ясно, за ней. Мы с Реймондом улыбнулись друг другу. «Но!» — понукает он лошадей, а я опять принимаюсь за дыхательные упражнения, и мы идем дальше до угла 145-й улицы, где стоит мороженщик, и мне ни до чего на свете дела нет, ведь я — мисс Ртуть собственной персоной.

Утром Первого мая я не тороплюсь в парк, наши забеги завершают праздник, а гвоздь программы — хоровод вокруг майского дерева, но я без плясок как-нибудь проживу, хотя мама считает, что это я напрасно, пора бы, мол, начать себя вести, как положено девочке. Никак взрослым не угодишь. Вы думаете, мама спасибо мне говорит, что ей не надо шить дочери белого кисейного платья с широким атласным поясом и покупать белые кукольные туфельки, которые до праздника из коробки даже вынуть нельзя? Как бы не так. Думаете, мама радуется, что ее дочка не скачет вокруг майского дерева и не пачкает дорогих обновок, да к тому же не строит из себя фею, или цветок, или что там требуется, хотя важно другое — чтобы каждый старался быть самим собой; я, например, бедная чернокожая девочка, которой, по правде говоря, не по карману туфли и платье, если надеть их придется только раз: через год ведь малы будут.