Мирон Изаксон - Жены Натана

– Верен ли ты Натану?

– Да.

– Любил ли ты меня, но преодолел это чувство во имя своей жены Рахели?

– Да.

– Воспитывал ли ты у Ярона чувство порядочности?

– Я надеюсь (впервые я чувствую не только легкое дрожание ног, но и улыбку на своем лице).

– Что ты будешь делать, если мы удостоимся получить манускрипт?

– Постараюсь, чтобы Натан его не продал и также побеспокоюсь, чтобы любой достойный исследователь мог этот манускрипт изучить.

– Заинтересован ли ты сам заняться этим манускриптом?

– Немного. Я предпочитаю читать другие вещи.

– Например?

– Ничего особенного. Просто Священное Писание или Мидраши (это слово «комментарии» я произношу на иврите, и оно переводится).

– По твоему мнению, Натан верен своим обещаниям, ты ведь знаешь его лучше всех нас?

– Натан верен своим обещаниям в важных для него делах, как, например, в колоссальном желании приобрети манускрипт короля Франции (я доволен этой своей осторожной формулировкой).

– Останешься ли ты навсегда с твоей женой и детьми?

– Так я хочу.

– Почему, ты думаешь, мы задаем тебе все эти вопросы?

– Быть может, чтобы развлечься с таким странным человеком, как я (я-то и сам этим ответом немного развлекаюсь).

Дана перестает спрашивать. Приносят фрукты, сэндвичи и соки. Я беру лишь банан. У меня желание позвонить Рахели. Спрашиваю разрешения у председателя комиссии. Он колеблется, но потом соглашается. Рахели дома нет, но один из сыновей Натана отвечает мне, что с Рахелью все в порядке, и «мы здесь следим за нею и за Маор, и ждем от вас вестей о победе».

В квартире мы стараемся мало говорить. Генри одевает какие-то странные одежды, напоминающие мне те, в которые он был облачен первые дни у Натана, когда был занят все время тигром, и без конца почти прыгает с места на место. Натан говорит мне, что мое свидетельство было неплохим, и он надеется, что мы пока ведем себя довольно удачно. «Надоели мне все эти проверки. Поверьте мне, если бы я смог, я бы просто схватил этот манускрипт и скрылся бы с ним в неизвестное место, но, естественно перевел бы потом всю назначенную на торгах сумму».

Ярон и я уходим в нашу комнату, садимся на кровать и вместе читаем Книгу Судей. Мне холодно, и я прошу Ярона плотно закрыть окно, затем укутать меня так, как я любил укутывать его в детстве, и приготовить мне горячего чаю. Странно мне и место моего пребывания и посещающие меня мысли. Дана заходит, словно одетая на прогулку, хотя уже поздний час ночи. «Я хочу лишь сказать вам, что вы оба ведете себя отлично, и не очень обращайте внимание на нервозность Натана. Он очень не хочет проиграть на этот раз, и поэтому я уверена, что он не наделает глупостей в отношении комиссии». Я засыпаю, и снится мне какое-то ужасное преступление, и неясно, участвую ли я в нем, но отчетливо ощущение, что на этом завершается моя жизнь.

Рано утром Дана будит меня шепотом. Помогает мне одеться. Меня пробирает сильная дрожь от ее рук, как это случилось в десятилетнем возрасте, когда родители даже не обратили внимания на мою верность им. Дана натирает мне шею какой-то приятной мазью, причесывает меня (это я вообще очень редко делаю), дает мне руку, и ведет в ванную. Берет мою машинку для бритья и бреет меня осторожно и основательно. Лицо ее при этом особенно красиво и жестко. Мы выходим из квартиры, и никто нас не видит. Внизу нас ждет машина с водителем, и мы садимся рядом на заднее сиденье. Снаружи уже день, но все еще холод и бестолковость после раннего пробуждения и всех манипуляций, проделанных со мной Даной, определяют мои ощущения. Приезжаем к зданию комиссии. Дана ведет меня по каким-то лабиринтам здания. Мы входим в большую библиотеку, в которой сидит несколько человек. Я даже узнаю двоих членов комиссии. Они пьют и читают.

Неожиданно я вижу, что тут находится Рахель. Она тяжело встает нам навстречу, беременный живот ее сильно увеличился. Мы молча обнимаемся, и она шепчет, что приехала, чтобы быть рядом со мной в решающие минуты. Председатель комиссии просит меня сесть, говорит, что решил меня представить более широкому составу специалистов и общественных деятелей. Для них он возвращается к некоторым вопросам, касающимся деталей моей личной жизни. Один из них обращается ко мне с общими вопросами об Израиле, спрашивает, насколько мои знания (естественно, включая иудаизм) основательны и профессиональны. Я отвечаю, что образование мое довольно ограниченное, но Дана перебивает меня и говорит, что нет более любящего и осторожного в самооценках человека, чем я.

На наших глазах происходит голосование, и нам сообщают о его результатах. «Меир, человек, вызывающий искреннюю симпатию, верен жене и семье, хотя мы ожидали, что он более силен, подобно, положим, Натану, но без кризисных приступов, присущих последнему. Сам же Натан богат и талантлив, и мы полагаем, что сможем рекомендовать передачу манускрипта в его владение, но с определенными ограничениями. Мы сформулируем эти условия и пошлем вам как можно быстрее. Понятно, например, что Натан не сможет совершить никаких действий с манускриптом без согласования с Меиром. Натан будет обязан докладывать нам каждый год о прогрессе в изучении манускрипта».

Англичане покидают библиотеку, Дана за ними, а мы с Рахель – за ней. Председатель комиссии целует Дану в щеку и пожимает нам руки. Представитель комиссии сопровождает нас до такси. На квартире нас ожидают Натан, Генри и Ярон. Час все еще ранний. Кажется мне, Ярон слегка всплакнул, вероятно, беспокоясь и не понимая, куда я исчез. Натан листает книгу по искусству, Генри начищает разрисованное зеркало. Дана коротко сообщает о том, что было, Ярон обнимает меня (хотя, кажется, все еще сердит по поводу моего исчезновения). Натан скрещивает руки на животе, размышляет, говорит, что хочет подумать обо всем в одиночку. Рахель говорит, что «это отличная идея. Наконец-то оставят немного в покое Меира».

Рахель, Ярон и я выходим из комнаты. Я целую Рахель в уста, она обнимает меня, но я чувствую в ней усталость, быть может, еще от полета из Израиля сюда. «Видишь, Меир, мы все здесь. Соскучилась я по тебе и Ярону и хотела, чтобы ты увидел мой огромный живот». Голос ее добр и спокоен.

Ярон предлагает выйти из дома, и я соглашаюсь. Мы все одеваем пальто, Ярон подает мне шарф, и мы втроем выходим выпить кофе. Ярон предлагает, чтобы мы с ним покурили, я согласен, хотя боюсь головной боли, Рахель недовольна этим, но пока молчит. Вдруг она спрашивает, как отреагировал Натан, если бы решение комиссии было отрицательным. «Ты думаешь, что он или Генри способны были украсть манускрипт?» – спрашивает вслед за ней Ярон. «И что бы ты тогда делал?» – теперь снова Рахель. Отвечаю, что чересчур много вопросов задавали мне в эти дни, и нет вообще необходимости возвращаться к теме. Рахель считает, что надо как можно скорее вернуться домой, в Израиль: «Хотя бы это ясно всем нам троим».