Ицхак Шалев - Дело Габриэля Тироша

Я качнул головой в знак подтверждения.

«А теперь, – попросила она, – сними с моей шеи золотую цепочку. Ее сделал мне ювелир-йеменец на улице Меа Шеарим. Больше она мне не будет нужна».

«Зачем ее снимать? – спросил я ее, содрогнувшись.

– Ты встанешь и будешь дальше носить ее».

«Сними, прошу тебя!» – в голосе ее слышалась мольба.

Я нагнулся к ее лицу и снял цепочку, которую не видел никогда до этого мига. До того она была тонкой. Но удивился ее весу, и тут лишь заметил на кончике цепочки ту пулю, которая ранила Габриэля,

«Передай ее Габриэлю. Но не более того. Ни одного слова о том деле».

Я пообещал.

«Передай Дану и Аарону, чтобы хранили себя. Какие прекрасные парни были в нашем «очень узком кружке!»

И тут она погладила ладонью мою руку. Не могла больше сдержаться, и слезы потекли из ее глаз.

«Ах, дорогой мой добрый мальчик, – с жалостью прошептала она, – у тебя золотое сердце… Без капельки эгоизма. Много тебе придется в жизни страдать».

Она сделала знак, чтобы я наклонился, и поцеловала меня в лоб. Когда я выпрямился, увидел старшую медсестру в дверях. Глаза ее были мокрыми. Хотела она попросить меня выйти из палаты перед врачебным обходом, но стояла и не могла произнести ни слова.

Потрясшие нас события, как я уже говорил, приходят к нам одним разом или цепочкой. Не прошло нескольких дней после похорон Айи, как в моем доме раздался звонок телефона, и Габриэль попросил меня немедленно прийти к нему. Было это, насколько я помню, в пять часов после полудня, и через двадцать минут я был у него.

«Так получилось, – сказал он мне извиняющимся голосом, – что я должен был позвать тебя в неурочное время».

Я видел, что под обычной вежливостью, характерной для него почти в любое время, скрывается глубокое волнение, и потому прервал его протестом:

«Перестаньте, Габриэль! Вы имеет право вызывать меня в любой момент, когда вам это необходимо. Что-то случилось?»

«То, что случилось – уже случилось, – ответил он мне, – теперь мы стоим перед необходимостью, что мне надо исчезнуть отсюда. Поэтому я хочу оставить тебе несколько указаний. Хорошо запоминай то, что я собираюсь тебе сказать».

«Слушаю», – сказал я, и знакомое ощущение сухости во рту и жажды, которое у меня бывает в минуты напряжения, возникло во рту.

«Если я не явлюсь в гимназию в ближайшие дни, – начал он в медленном ритме, ясным языком, как тот, кто диктует, – ты и все остальные должны будете сделать несколько дел».

«Да», – сказал я с трудом, ибо сухость распространилась на весь язык, прилепив его к гортани.

«Я внес оплату за квартиру на следующий месяц, но прошу вас от моего имени сообщить Шульманам и Розенблитам, что моя квартира освободится с первого числа. Поблагодарите их за все, что они для меня сделали». «Да».

«Постарайтесь, как можно раньше, обратиться к доктору Хайнриху и попросить его забрать все мои вещи себе. Сообщите соседям, что доктор должен прийти, чтобы они разрешили ему это сделать».

«Понял».

«До этого вы можете взять все, что захотите, из моей квартиры».

«Нет!» – почти закричал я, ибо это звучало, как завещание идущего на смерть. – Ничего мы не собираемся брать!»

«Не вы берете, – посмотрел он мне прямо в лицо, – а я даю вам. Я хочу, чтобы у вас осталось что-то из моих вещей».

«Останется больше, чем вы себе представляете!» – сказал я с болью, и сам испугался своим словам. Неужели я так быстро принял его уход от нас? Неужели дело решено, невозможно все вернуть?

«Что это такое? – закричал я. – Вы собираетесь нас оставить?»

«Правда в том, что я не знаю, что может случиться в будущем, – ответил он и положил руку мне на плечо. – В любом случае, нам следует быть готовыми и к такой возможности».

«Нет! Ни за что! Куда вы уходите?»

Он не ответил, только вручил мне ключ от квартиры, вынув его из кармана.

«А что будет с нами. С нашим «очень узким кружком»?

«Ничего не потеряно, – ответил он мне низким голосом, – каждое зерно, что брошено в почву, прорастет. Каждое в свое время даст плод, и будет тот, кто благословит его».

Это были последние слова, услышанные мной от Габриэля Тироша. Однако, смысл их стал мне ясен спустя долгое время. Но в тот момент я понял, что лишь потеряю драгоценное время, если начну просить объяснений. Облик Габриэля уходил и таял в моих глазах, и я хотел задержать его окончательное исчезновение.

«Если так, – сказал я в отчаянии, – я должен выполнить обещание».

Он следил за движением моих рук, снимавших с моей шеи тонкую цепочку, в конце которой висела свинцовая пуля.

«Пуля принадлежит вам, – сказал я, – Айя присоединила к ней цепочку».

Он взял цепочку и сжал ее в ладони. Я услышал скрежет тонкого золота между его пальцами.

«До свиданья, Габриэль!» – сказал я, ибо не мог больше находиться в его квартире. Боялся, что еще миг, я не сдержусь и расскажу ему то, что мне запретили рассказывать.

Больше я его не видел.

После того, как Габриэль не появился в гимназии, послали служку на его квартиру в Бейт-Исраэль. Так как он там никого не нашел, и соседи не знали, куда Габриэль исчез. Я был вызван доктором Розенблюмом, который задал мне строгим официальным голосом несколько вопросов. Из них было ясно, что его поразило исчезновение господина Тироша, в то время, как все знали его педантичность и ответственность в отношении к работе. Доктор Розенблюм пока не собирался объяснить, почему обратился именно ко мне, и каково его мнение о случившемся. На вопрос, не связано ли исчезновение господина Тироша с его деятельностью в «Хагане», я ответил, что не я являюсь адресом для выяснения этого (потом мне стало известно, что он и туда обратился, но тоже не получил никакого объяснения). Только один раз я выразил ему свое решительное мнение, когда он вздохнул и сказал, то ли мне, то ли себе: «Придется мне, вероятно, обратиться в полицию… Может, случилась катастрофа!» Тут я вмешался и сказал, что это обращение будет вопреки желанию господина Тироша, и если его исчезновение связано с подпольем, такое обращение к властям может лишь принести ему вред. На вопрос, есть ли у господина Тироша близкие, друзья, знакомые, с которыми можно посоветоваться, я ответил, отрицательно покачав головой, что это мне неизвестно. Не хотел, чтобы болтливость доктора Хайнриха открылась в учительской.

«Только важная причина, очень важная причина могла привести господина Тироша к решению покинуть работу до завершения учебного года, – сказал доктор Розенблюм, завершая беседу, – хотел бы надеяться, что причина эта не связана с какой-либо катастрофой».

Среди учеников превалировало мнение, что господину Тирошу необходимо быть там, где необходимо, и об этом не стоит чересчур распространяться. Кто-то сказал, что он поехал за границу на повышение квалификации. Другой предположил, что он поехал туда лечиться. Но никто из них, кроме нашей четверки, даже не мог себе представить, что вполне возможна связь между исчезновением Габриэля и сообщением в газетах о нападении и убийствах в селе Шуафат. Мы были уверены в такой связи.