Шон Макбрайд - Зелень. Трава. Благодать.

Бобби Джеймс только было полез в карман за новым шариком, как вдруг видит смеющихся над ним Бойля и святого отца.

— Патроны почти кончились, — говорит он. — Генри, возьми мне бутылку «Будвайзера».

К бару подходит миссис Джеймс.

— Бобби, вот ты где, — говорит она. — Пойдем, нужно еще сфотографироваться. И ты, Марджи, тоже пойдем, если хочешь. Только безо всяких поцелуев. Пожалуйста , больше никаких поцелуев.

Пуф! Пшшш! Еще одно отступление под прикрытием дымовой завесы. Миссис Джеймс вопрошает, ни к кому конкретно не обращаясь, какого черта они опять куда-то делись. Пока я заказываю нам напитки, Гарри пихает пятерку в коробку для чаевых.

— Грейс сегодня выглядит просто здорово, Генри, — говорит он.

— Ты тоже так думаешь? — отвечаю я.

— Я бы и сам не прочь на такой жениться.

— Ты давай полегче на поворотах, приятель, — в шутку предостерегаю его я. — Спасибо. Как же мне все-таки с ней повезло.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

— Что ты имеешь в виду? Почему сегодня все меня об этом спрашивают?

— Да просто вид у тебя какой-то потерянный.

— Все нормально, — говорю ему я. — Что у нас там насчет группы и катафалка?

— Всё зашибись. Все готовы.

— Чудненько.

Уже в тысячный раз за сегодняшний вечер я шарю по карманам, проверяя две очень важные вещи: 1) кольцо и 2) электрический вибромассажер Сесилии в форме банана. Всё на месте. Массажер нужен на тот случай, если мне вдруг не хватит духу петь в настоящий микрофон. Такое иногда случается. Тогда придется петь в него под фанеру, как в микрофон, а диджей просто поставит пластинку с песней. Почти как дома. Смысл в том, чтобы не выглядеть идиотом перед публикой, даже если я буду фальшивить.

— Гарри, большое спасибо тебе за все, — говорю я ему. — За деньги в особенности.

— Даже не думай, — говорит он. — Ты же мне друг.

— Нет, бля, это ты мне друг, — отвечаю я, ткнув пальцем ему в грудь.

— Да, наверное, так и есть, — говорит он. Пока мы с Гарри смеемся и обнимаемся, возле нас, откуда ни возьмись, вырастает Бобби Джеймс, обзывает нас юбками и снова куда-то исчезает. — Только, Генри, ты уж постарайся всех впечатлить. Всю свою душу вложи.

— Так и сделаю, ты же знаешь.

Все родители, не считая О’Дрейнов, которые ерзают и беспокойно озираются по сторонам, и Фрэнни, который не женат, весело балабонят на тему любви и обеда. Миссис Карран — у нее скучный второй номер — рассказывает, как мистер Карран (сейчас он уже давно ходит с нашлепкой на кумполе) нарезал по меньшей мере кругов двадцать вокруг их дома, спасаясь от ее разъяренного отца в тот день, когда сделал ей предложение. Ширли Макклейн задается риторическими вопросами: Сколько лет Джинни и Эйсу — двадцать один, двадцать два? Разве не странно, до чего долго тянут с женитьбой нынешние дети? Я громко хохочу, чем ненадолго привлекаю к себе всеобщее внимание. А Сесилия говорит: Мы все выскочили в девятнадцать попросту потому, что залетели в девятнадцать. По ее мнению, виноваты во всем монашки, которые неусыпно дежурили в аптеках у прилавков с контрацептивами. Фрэнсис Младший замечает на это, что Дело тут не в монашках, девчонки сами к мужикам в штаны лезли. Все за столом смеются, Сесилия наклоняется к Грейс, чтобы прикурить у нее от сигареты. Приятно видеть, когда родители сидят вот так, в нарядной одежде, весело общаются, травят байки и смеются.

Во главе стола отец Альминде с трудом продирается через молитву и обещает оторвать яйца тем, кто разбил окно в церкви. Свидетель невнятно мусолит длинный тост и завершает его громким выкриком Иглз. Мод Джеймс вырывает у него микрофон и говорит, обращаясь к Джинни, что она ее очень любит, а все мужики козлы, кроме ее отца и новоиспеченного зятя. Эйс и Джинни целуются каждый раз, как кто-нибудь за столом постучит по стенке стакана. Марджи Мерфи сидит на коленях у Бобби Джеймса: они кормят друг дружку с вилки.

Джинни и Эйс танцуют вдвоем под «Sunshine on My Shoulder». Они крепко прижались друг к другу и плавно кружатся в танце, не обращая внимания на толпу народу, который смотрит на них со всех сторон, улыбается, тычет пальцами, подбегает к ним с фотоаппаратами и каждые две секунды ослепляет вспышками. Постепенно к ним присоединяется вся свита. Бобби Джеймс сосется с Марджи Мерфи. Миссис Джеймс сначала дважды велит им прекратить, затем попросту оттаскивает Бобби Джеймса за руку.

Теперь Эйс танцует со своей мамашей под «We’ve Only Just Begun». Мамаша носит подплечники, у нее сиськи нулевого размера, вставная челюсть и лицо настолько вытянутое, что кажется, будто кончик подбородка отстоит от некачественной химзавивки не меньше чем на фут. В какой-то момент она случайно зацепляется вставной челюстью за лацкан его пиджака, с невозмутимым видом запихивает ее обратно в рот и продолжает танцевать, будто ничего не случилось. Вот это, бля, я понимаю, профи.

Мистер Джеймс танцует с Джинни под старую кантри-песенку (название вылетело у меня из головы). С люстр на пол плавно падает искрящийся дождь и блестящим ковром остается лежать у ног танцующих. Музыка замолкает: из колонок доносится один лишь звук бьющегося сердца. Джинни с отцом продолжают танцевать в этом ритме. Мистер О’Дрейн плачет за столом. Миссис О’Дрейн делает вид, что ничего не происходит, достает из сумочки пудреницу с зеркальцем и принимается исследовать свое лицо на предмет наличия на нем толстенного слоя румян, которыми она всегда штукатурится, чтобы скрыть шрамы. Грейс курит и пытается нацепить соответствующую сурово-невозмутимую мину. Из раненых сердец наружу торчат почти видимые стрелы. Сесилия жжет взглядом дырку на лице у Фрэнсиса Младшего, но тот все равно ее игнорирует. Он блуждает глазами по залу, раз его взгляд ненадолго задерживается на Донне Куни, сидящей за другим столом, а затем на Стивене, который тут же поворачивается к нему спиной и исчезает на кухне. На секунду меня разом охреначивает тоской по башке и по сердцу от всего, что я вижу. Люди застревают в дрянном, Богом забытом месте, постепенно перестают бороться и в конечном итоге смиряются с тем, чего уже не в силах изменить. Они хоронят весь свет своей любви под грудой упущенных шансов, потерянного времени и тупого упрямства и не замечают, как понемногу утекает сквозь пальцы вся их жизнь. Но так дальше продолжаться не будет. Не будет так ни со мной, ни с теми, кого я люблю. Все это дерьмо прекратится сегодня раз и навсегда. Сегодня я хочу показать, хочу показать им всем: нужно говорить людям, которых любишь, что ты их любишь здесь и сейчас. И нельзя, бля, медлить ни секунды. И если они не поймут этого сегодня, то я обрушу тысячи геморроев на их рыхлые задницы. Вот он я, уже замер в нижней боевой стойке, готовый использовать всю мощь Косого Рубящего Удара Тухи против невежд и упрямцев.