Леонид Сергеев - Летние сумерки

— Он сдержанный, немногословный, в нем есть внутренняя сила, — объяснила она, когда они покинули компанию. — Каждая женщина хочет принадлежать мужчине твердому, и ценит в мужчине уверенность в себе.

Он усмехнулся:

— А я-то думал, ум или талант.

— Это вторично. Вы плохо знаете природу женщин.

— Совсем не знаю, — согласился он.

— Но мне и этого мало, — помолчав, сказала она. — У меня собственные принципы. Я максималистка и не терплю половинчатости в людях.

Он чуть было не спросил: а как она относится к нему, почему вообще с ним поехала, ведь он так далек от ее идеала, не созидатель, как личность не состоялся и внешне рядом с тем красавцем великаном проигрывает…

— И еще я люблю неожиданности, — давая ему разгадку, заключила она.

«Трудно доверять человеку неожиданных поступков, — с горечью подумал он. — Неосторожность, взбалмошность ведут ко всякого рода неприятностям. Почему с ней и неспокойно — у нее отчаянная жизнь, разбросанные интересы, она непоседа, ее постоянно куда-то тянет».

Последующие два дня они проводили с ее знакомыми: днем ходили «на камни», слушали транзистор, вели пустые разговоры, а по вечерам встречались у источника и, как всегда, она была зачинщицей «раскованных штучек»: устроить танцы в санатории, уйти за гору «Медведь» и искупаться голыми.

Ему уже стало надоедать бессмысленное времяпрепровождение. «Я давно отошел от этого поколения, — рассуждал он, — и глупо стараться соответствовать им, выходить из своего возраста, изображать „компанейского юношу“». Ко всему, за прошедшие дни она изменилась: среди «своих» демонстрировала бурное веселье, а оставшись с ним наедине, резко сникала, и это давало ему лишний повод для переживаний.

На исходе третьего дня, когда она уснула, он вышел покурить во двор. Ночь была душная и влажная, сквозь колеблющийся воздух мерцали звезды, от разогретой листвы текли горячие испарения, повсюду громко трещали цикады. Внезапно перед ним возникло лицо жены — она укоризненно смотрела на него и острое ощущение вины пронзило его. Он вспомнил, как жена с дочерью переглядывались, когда он учился играть на гитаре, как, узнав про медсестру, от него отвернулись друзья семьи, а сослуживцы стали насмехаться…

Вернувшись в комнату, он попытался уснуть, но мучительные угрызения совести так растеребили его, что он еще долго лежал с открытыми глазами. «Оказывается, не так-то просто изменить женщине, которая тебя любит», — рассуждал он. Потом неожиданно вспомнил, как много лет назад они с женой впервые отдыхали в Крыму, и как однажды ночью у него было обострение язвы желудка, и как его жена, маленькая хрупкая женщина пошла за врачом в темень, в какое-то горное селенье, а в тех местах накануне изнасиловали девушку. Время отсекло те далекие дни, но сейчас он отчетливо вспомнил и испуг на лице жены, и ее поспешный уход в горы. Только теперь, через много лет, он в полной мере оценил ее смелость и решительность в минуту опасности.

«А медсестра вряд ли способна на такое, — подумал он. — Она живет для себя, а жена в любую минуту могла все забросить, сорваться и побежать ко мне. Умение любить, наверно, и есть самый ценный талант женщины. А такие, как медсестра, любят только себя». Он испытывал сложное переплетение чувств: с одной стороны, воспоминания о жене, точно старые выцветшие акварели, согревали его душу, с другой — его тянуло к яркой своевольной новой знакомой; с женой связывали годы спокойствия и благополучия, с новой знакомой — всего несколько искрометных недель.

На четвертый день она привела компанию на пляж под тент и там, в тени, пляж превратился в шумный табор. И опять она была главной заводилой, а он угрюмо сидел в стороне. Ему уже всерьез надоели ее знакомые, среди них он чувствовал себя слишком взрослым, человеком, у которого за плечами целая жизнь. «Их интересы поверхностные, проходящие, а в моей семье есть истинное, настоящее, есть глубокий смысл в ответственности за судьбу жены и дочери, — рассуждал он. — И пусть я не стал крупной личностью, но стал добросовестным исполнителем, мастером своего дела, а в жизни все и держится на мастерах».

Несколько раз она подходила к нему и спрашивала с гримасой изумления:

— Почему вы сидите как отшельник? Пойдемте, там так весело, и потом, это просто глупо — быть необщительным, скрытным.

— Мне с ними не весело, а скучно, — откровенно сказал он.

— Вы зануда! — насмешливо съязвила она и направилась к своим. — Подходите, не валяйте дурака.

Он вышел на набережную, сел на скамью и закурил. Несмотря на полдень, городок заполнял светлый свежий воздух, море в бухте было спокойным, на воде покачивались чайки, в соседнем парке цветы источали терпкий аромат. Вокруг было редкостное благолепие, а он испытывал тягостное, удушливое состояние — даже не мог вздохнуть полной грудью.

«Непонятно, во имя чего я здесь нахожусь? Во что она вовлекает меня? — рассуждал он. — Выбрал себе какую-то постыдную роль — только и потакаю ее причудам… С ней я все время в напряжении, надо быть интересным, придумывать какие-то развлечения. С женой-то я всегда остаюсь самим собой, с ней никогда не чувствую себя посредственностью».

Он вспомнил, как приходил домой после свиданий и, считая жену легковерной, плел разные небылицы, а она, как всякая разумная женщина, ни разу не показала, что обо всем догадывается. Только теперь он понял, какой выдержкой наделена его жена. Он вспомнил ее простые, чуть старомодные платья, и в сравнении с броскими нарядами новой знакомой увидел несравненные преимущества жены, ее красоту зрелой женщины.

«Хватит с меня!» Он встал и быстрым шагом отправился на почту к телефонным автоматам. Он сам не понимал, что говорил жене в телефонную трубку, называл себя «полным болваном», «законченным кретином», чуть ли не кричал, что «соскучился по ней» и «немедленно едет назад». И ее слов не мог разобрать, только слышал приглушенные всхлипывания.

Он гнал машину весь вечер и всю ночь, и все это время его не покидало жгучее раскаяние. Только наутро, в двухстах километрах от города, он немного успокоился и впал в забытье.

Усталый, с онемевшими ногами, он мчал по раскаленному, неостывшему за ночь шоссе и, борясь со сном, курил одну сигарету за другой. А прямая дорога и уютно рокочущий двигатель неумолимо укачивали, усыпляли.

Местами вдоль шоссе появлялись деревья, и ветровое стекло рябило от светлых и темных пятен. Эти меняющиеся пятна мешали рассматривать дорогу и навязчиво напоминали что-то из его юности. Несколько раз он закрывал глаза, и тогда неясные очертания превращались в реальный, залитый солнцем сквер. Он видел свой институт и перед входом на ступенях тонкую робкую девушку абитуриентку, свою будущую жену. Он вспоминал, как заговорил с ней и как она смущенно отвечала…