Натали Саррот - Вы слышите их?

Блаженная легкость, словно кризис уже позади, жар спал, и просыпаешься с ощущением скорого выздоровления… Крохотная старушка рядом с ним, которая слушала все, вытянув шею, обращает к нему свои добрые выцветшие глаза… щеки обвисают, морщатся, губы растягиваются в широкой беззубой улыбке, голова утвердительно кивает… Как справедлив вынесенный приговор. Как приятно ему подчиниться…

Конец борьбе… К чему? Нужно наконец понять, что мы свое отжили, пришло их время вступать в игру…

Пора покориться, прекратить сопротивление… Не отбиваться, не дрыгать ногами, когда они нежно, но твердо пытаются тебя пестовать, когда пеленают, ворочают с боку на бок и в каждом их взгляде, движении снисходительность, ласковая жалость. Лучше даже опередить их желания — согнуться больше, чем к тому вынуждает бремя лет, дышать тяжелее… ох, мое старое сердце, ох, мои старые кости… Освоить это трогательное кокетство… Постичь это искусство. Ведь тех, кто его отвергает, тех, кто трусливо уклоняется, безжалостно призывает к порядку, бросив насмешливый взгляд, первый же велосипедист, едва не сбивший их, когда они чересчур поспешно шагнули на шоссе или шли чересчур близко от края тротуара…

Как уютно чувствуешь себя, сжавшись в комочек, свернувшись в своей сладкой немощи, гладкой и морщинящейся, точно бычий пузырь, когда из него с едва слышным шипением выходит воздух… Ах, что вы хотите, такова жизнь, ничего не попишешь… Мы сами первые, поверьте, сожалеем об этом, пе стойте, присядьте, позвольте уступить вам место, дайте я понесу… ах, какой он еще молодец, да он еще всех нас переживет… а все потому, знаете, что он ни от чего не отказался, полностью сохранил свои увлечения, свой азарт… не надо мешать им, пусть себе тешатся своими прихотями, своими маниями, прекрасно, когда они держатся за свои цацки… главное, пе перечить… Подойти, если они хотят, склониться, почтительно полюбоваться… и уйти. Каждому свое. У каждого свои вкусы. Что может быть естественнее? Что может быть разумней?

Разве мы зовем вас с собой? Разве мы позволяем себе требовать, чтоб вы вместе с нами следили остекленевшими глазами за перемещениями шарика, всем телом сотрясаясь вместе с флиппером?.. [3] Игральный автомат (от. амер. flippers). Чтоб в оглушительном гаме упивались песенками пленительной пошлости, гремящими из джук-бокса? [4] Музыкальный автомат (от амер. juke-box). Вы, разумеется, никогда их не слышали, читали комиксы? Разве мы не сносили безропотно все ваши ухмылки, ваши нескончаемые подначки, ваше стариковское презрение склеротиков, конформистов, невежд, тупиц?.. Разве мы рвали у вас из рук, чтобы их разодрать, сжечь, ваши тома в роскошных переплетах… неприкосновенные… инкунабулы… священные книги? Разве мы позволили себе хоть раз ухмыльнуться перед этой зверюгой? Мы даже сказали… желая вас порадовать… когда-нибудь и мы будем такими… нужно взять себя в руки, принять участие в их старческих играх… разве не сказала она… и я просто восхитился ею… что это напоминает критскую скульптуру?..

А потом мы заперлись у себя. Наконец-то свободные… Жить и давать жить другим… раз уж вы это так называете… да, так это называется на вашем языке… вы любите такие слова… это понятно само собой, к чему объяснять? Жить. Живой. Это живет… Каменная зверюга живет… мертвые слова, которыми обмениваются умирающие, для нас они лишены смысла. Что живое и что неживое? Что? Джук-бокс? Живое. Бэби-фут? [5] Футбол-автомат (от. амер. baby-foot). Ну, подымите руку. Живое. Так. Браво. Разумеется, живое. Комиксы? Живое. Обложки иллюстрированных журналов? Живое. Рекламы? Живое. Стриптиз? Живое. Живое. Живое. Подымайте руку быстрее. Выше… Но нет, что ты заставляешь их делать? И тебе не стыдно? Ах ты скотина… оставим их в покое, сейчас они никому не мешают, достаточно не обращать на них внимания, забыть о них…

Смех звучит громко, раскатисто, настоящий здоровый смех, ни над чем, явно не над нами, смех, который сам подступает, накатывает и отпускает, там, на месте, у них… они не виноваты, если несколько капелек просачивается сквозь закрытую дверь… легкие брызги… прохладная нега… Задрав головы, они подставляют лица… добродушная улыбка размягчает их черты… Вы слышите их?.. Мой отец говаривал про нас: Они такие дурачки… только покажи палец, и они уже хохочут…

Избавление. Покой. Свобода. Упоительное уважение к другому, которое — до чего это справедливо, до чего это верно — есть не что иное, как уважение к себе. Жить и давать жить другим… Свободен… пуповина обрезана… швартовы отданы… один… чист… по просторным пустым залам, по старинному сверкающему паркету… туда, только туда, в тот угол, подле окна… туда, где предлагает себя… нет, пе предлагает, это не предлагается и ничего не требует. Именно в том и сила. Ничего. Ни от кого. Самодостаточно. Это здесь. Неизвестно откуда взявшееся. Неизвестно от чего оторванное. Спокойно отторгающее все, что было приклеено: все образы, все слова. Отбрасывающее все. Нет слова, которое могло бы лечь, удержаться на этом. Нет слова, которое может с этим слиться, заключить союз. Никакой фамильярности. Это здесь. Одинокое. Свободное. Чистое. Ничего не требующее. Он останавливается и застывает перед этим: ноздреватый камень, вытесанный в форме странной зверюги. Не имеющей точного названия, И не нужно. Табличка с указанием происхождения, даты была бы уже наглостью. Профанацией.

Теперь начинается операция. Прежде всего — время. Подобно водам Иордана, оно расступается, давая путь… Нет. Оно не расступается. Оно остановлено. Недвижное мгновение, не имеющее пределов. Мгновение, застывшее в вечность. Одно бесконечное мгновение, безграничный покой, наполненный этим. Чем этим? Но здесь уже нет ничего, нет уже мелочных, точных, кокетливых, красивых, уродливых, льстивых, лживых, тиранических, марающих, умаляющих, возвеличивающих, пустых, унизительных слов… к которым приходится тянуться, теряя всякое достоинство, инстинкт самосохранения, которые надо упрашивать, за которыми нужно охотиться, гнаться, расставляя им ловушки, приманивая, усмиряя, муча. Нет. Никаких слов. В растянувшемся мгновении, без берегов, без горизонта, даже дальнего, в покойном, безграничном, недвижном, неколебимом… совершенно недвижном… безмятежном… это… Что это? Нет. Не надо слов. Это. И только. Здесь, от этой каменной зверюги исходит, распространяется… Движение? Нет. Движение тревожит. Пугает. Это здесь. Это здесь извечно. Ореол? Нимб? Аура? Мерзкие слова на миг касаются этого и тотчас отлетают. А он, который здесь… Нет, не он, он — бесконечность… которую это наполняет… нет, не «бесконечность», не «наполняет», не «это». Даже «это» недопустимо… уже излишне… Ничего. Никаких слов.