Мишель Фейбер - Дождь прольется вдруг и другие рассказы

Обычно ночь заставала их троицу (Лидия предпочитала обществу Ральфа ремиксы группы Nine Inch Nails) обсуждающей относительное верховенство Жизни и Смерти. «Как это все похоже на Восточную Европу!» — думала Иванка, потягивая ледяное питье и слушая разгорячившихся мужчин.

— Жизнь и в самом деле стремится проявлять заботу о другой жизни, — настаивал Иван. — Плодовое дерево вопреки всему старается принести пользу. Задумайтесь над этим! Куда легче было бы просто расти, не заботясь ни о чем, кроме себя: стать какой-нибудь ползучей колючкой с побегами, похожими на колючую проволоку, и вкусом как у золы — вот вам и вся Жизнь ради Жизни. Ан нет: растение проходит через миллион сложных биологических изменений и лишь для того, чтобы давать плоды — сочные, вкусные, красивые, съедобные.

— Полезность вещь субъективная, — возражал Кравиц. — Плод кажется вам таким чудом лишь потому, что мы научились питаться им. Самому же плоду на нас наплевать. Да и кроме того, все это лишь временное уклонение от истинного пути — нечто, происходящее в мгновенное тысячелетие, зажатое между потоками лавы. Начать с того, что Земля развитию жизни не помогала и сейчас помогать не желает. Вы заметили, насколько возросла вулканическая активность? Лава — совершенный истребитель жизни. А видели вы когда-нибудь, как движутся песчаные дюны? Они издают звуки: они гудят на ходу, и это страшно до колик. И знаете, чего желает песок? Всего-навсего пройтись по озерам, дорогам, людским поселениям, по всем пахотным землям, которые и составляют-то лишь восемь процентов поверхности планеты, — песчаные дюны это просто-напросто акры самоходной Смерти.

— Вы ошибаетесь, Ральф, ошибаетесь. Жизнь побеждает вопреки всему. Само назначение любого живого организма состоит в том, чтобы выжить, воспроизвестись и процветать…

— Ага, так ведь и песок воспроизводится и процветает.

— Жизнь, Ральф. Жизнь! Все, что получает хотя бы малейшие шансы роста, все растет. Лишайник разрастается на обломках автомобиля. Мох — на куске дерьма.

— Возможно. Однако нельзя накормить миллионы голодающих людей одним только мхом и лишайником. Особенно, если и то, и другое придется соскребать с обломков автомобиля или куска дерьма.

Так ли уж голодают десятки тысяч бхаратанцев, проживающих в лагерях, которые обступают Окалину Ада, — это было вопросом спорным. Международные гуманитарные организации уверяли, что голодают, и рассылали по всему миру брошюры с призывами о помощи, обращенными к людям вроде Иванки Зильбермахер, — она и помогала, щедро, даже до появления первых намеков на то, что работа мужа приведет ее сюда. Однако другие наблюдатели высказывались более цинично. Лидия держалась того мнения, что мужчины-бхаратанцы живут в свое удовольствие — пролеживают бока по лагерям, болтая друг с другом, пожевывая листья лата, попивая самогонку, которую они сбраживали из поставляемого им в виде гуманитарной помощи зерна, да зачиная новых маленьких бхаратанцев.

— Если бы они оторвали задницы от земли и начали выращивать что-нибудь съедобное или, типа того, помогали бы женщинам в домашних делах, стряпне, сборе кореньев и прочем, жизнь здесь, глядишь, и наладилась бы, — как-то сказала она. — Небось, чтобы хариться, сил у них хватает, так?

— Ну зачем так говорить? — вздохнула Иванка. — Знаешь же, нам это слово не нравится.

— Госс поди, мама, я же серьезно!

— И все равно, чтобы показать, что ты говоришь серьезно, пользоваться этим словом необязательно.

Однако именно это слово использовал Ферджи Шипли, по прозвищу Феска, обсуждая с Лидией во время их дружеских бесед за армейскими бараками проблемы бхаратанцев. Замечание насчет того, что мужчинам-бхаратанцам хватает сил, чтобы хариться, было прямой цитатой из его речей.

— Гуманитарные организации уверяют, будто сотни тысяч людей помирают с голода, это че такое значит? Значит, куча народу голодает, правильно, так в здешних местах всегда голодала куча народу. И из этих голодающих некоторые, может, слабеют и заболевают. А из них некоторые слабеют и заболевают до того, что им уже никакая еда впрок не пойдет. Они все равно помрут, никуда не денешься. Так разве это настоящий голод? Я ведь о чем — разве эти козлы сохнут и помирают потому, что им лопать нечего? Дело же не в этом, точно тебе говорю. Им надо таблетки давать, которые фармацевтические компании производят, а им их никто ни хрена не дает. Ведь есть же таблетки от малярии, есть от поноса. Черт, да эти несчастные ублюдки мяса месяцами не видят, а им даже таблеток с железом и тех нипочем не дают.

Сколь бы сильное впечатление ни производила на Лидию способность Шипли к политическому анализу, как мужчина он ей не нравился ничуть. Ее свидания с этим лишенным подбородка, большеглазым, разгуливающим в феске армейским капралом носили характер чисто деловой: Шипли мог доставать за границей то, что ей требовалось. Армейские каналы снабжения походили на немыслимо длинные реки, которые, змеясь, ползли в Бхаратан из далеких, прохладных стран, производящих наркотики.

Шипли же хватало ума не тянуть лапы к чему бы то ни было из принадлежащего Лидии — кроме денег.

— Ну у тебя и пособие, — однажды присвистнул он.

— Да ладно, — пожала плечами Лидия. — Я же попусту трачу здесь жизнь, как и ты. Тебе за это платят, ну пусть платят и мне, так? Я могла бы сейчас сидеть в Сиэтле, «Годфлэш» слушать.

Пособие и вправду было не таким уж большим, особенно для американки. Просто его размер не учитывал особенностей жизни в Бхаратане, где и тратиться было не на что, и покупать почти нечего. А если не считать посещения армейской рождественской пьянки, устроенной на авиабазе Крэнфилд, что стояла неподалеку от границы с Суданом (какой роскошный прохладный туман устроили там армейские, вытащив кондиционеры под открытое небо и залив в них шестьдесят галлонов воды), так она и не ездила никуда. Родители, которых немного мучила совесть за то, что они ее сюда притащили, не решались урезать приходящие ей суммы, так что деньги к Лидии шли и шли. Родители полагали, что она эти деньги откладывает. Она и откладывала — большую их часть, благо Шипли обходился ей довольно дешево.

Но хотя бы одна особенность жизни посреди Окалины Ада была для Лидии большим облегчением: отсутствие ухажеров. В эту пору ее жизни Лидия не испытывала ни нужды в «отношениях», ни желания их заводить, однако дома деться от них было некуда, поскольку секс составлял энергетическую основу молодежной культуры. Лидию беспокоили ее соски: они занимали на груди слишком много места, да и окружия их были чрезмерно темными — захочет ли хоть кто-нибудь из мужчин притронуться к ним? Другое дело, что ей и самой не хотелось, чтобы кто-нибудь из мужчин, во всяком случае, из тех, кого она знала, к ним притрагивался. Лидия читала в глянцевых женских журналах статьи о феллацио, повторяя вслух содержавшиеся в них наставления, хотя даже мысль о том, что конец какого-нибудь дурака может оказаться у нее во рту, внушала тошноту. А еще ее тревожили складки, появлявшиеся на животе, когда она сидела или наклонялась, — означает ли это, что, занимаясь сексом, она никогда не сможет быть наверху?