Анатолий Гаврилов - Вопль впередсмотрящего [Повесть. Рассказы. Пьеса]

Сейчас нужно произвести генеральную уборку двора и уборной, быстро собраться и ехать на Правый берег, на автостанцию, а оттуда — в Кичиксу.

Как-то странно прошёл наш праздник в Кичиксу, будто и не проучились вместе 10 лет, будто какие-то чужие, будто какую-то повинность отбывали…

На память осталась фотография, но на ней так темно, что почти ничего не видно.

Сегодня тоже 7 ноября, с некоторых пор это уже никакой не праздник, а обычный рабочий день, пятница, а по церковному календарю — постный день.

Ностальгии нет, так, слегка: школа, одноклассники, родители, 7 ноября, Кичиксу.

— Вот и март уже.

— Да.

— Написал?

— Что?

— «Вот и март уже».

— Написал.

— Хорошо. Какое сегодня число?

— Третье.

— Пиши: «Сегодня — третье марта».

— Написал.

— Движемся дальше. Пиши: «Движемся дальше».

— Написал.

— Хорошо. Что дальше?

— Написал.

— Что?

— «Что дальше?»

— Это не нужно. Я спрашиваю — что дальше?

— Нужно подумать.

— Подумай.

— Может, что-то о погоде сообщить?

— Можно. Пиши: «Погода сегодня хорошая».

— Написал.

— Что дальше?

— Может, более подробно?

— О чём?

— О погоде, о первых приметах весны, о галках, воронах, воробьях…

— Нет.

— Почему?

— Нужно двигаться дальше.

— Может, перерыв сделаем?

— Рано прерываться. Сколько уже предложений?

— Четыре.

— Мало. Нужно двигаться дальше.

— Так и сгореть можно.

— Боишься?

— Нет.

— Тогда после «Погода сегодня хорошая» ставь запятую и «но». Написал?

— Да.

— Молодец. Не страшно?

— Нет.

— Очень хорошо. Приятно иметь дело с бесстрашным писателем. Итак, что у нас получается?

— «Погода сегодня хорошая, но…»

— Очень хорошо. От констатации хорошей погоды мы резко уходим в сторону. Мы не конформисты. Мы не конформисты?

— Нет.

— А кто мы?

— Мы нонконформисты.

— Отлично! Поставь что-нибудь!

— Что именно?

— А что у тебя есть?

— Чайковский, Скрябин, Рахманинов, Моцарт, Бах, Шёнберг, Шнитке, рок, джаз, блюз, только кнопка воспроизведения самопроизвольно отключается.

— Дай отвёртку!

— Зачем?

— Дай отвёртку!

— Не дам.

— Почему?

— В прошлый раз ты на мой новый жидкокристаллический телевизор с отвёрткой бросался.

— Ладно, обойдёмся без музыки. Движемся дальше! Нужен прорыв! Нужна творческая дерзость! Ты не против?

— Нет.

— Не боишься?

— Нет.

— Отлично! Итак, мы имеем «Погода сегодня хорошая, но…»

— Может, всё-таки сделаем паузу, чаю попьём, кофе…

— Чай, кофе… Пойду, пожалуй.

— Куда?

— Что-нибудь жене купить, дочерям. Скоро 8 Марта. Пойдёшь со мной?

— Нет.

— Почему? Спать хочется? Час сиесты пришёл?

— Нет.

— А что?

— Работать буду.

— Хорошо, работай. Сегодня, кстати, День писателя. Ты знаешь?

— Нет.

— Да, Всемирный день писателя. Поздравлять нам друг друга пока особенно не с чем, а читателей можно поздравить. Что мы им скажем?

— Нужно подумать.

— Ладно, пошёл я. А ты — работай. Не спи, не спи, художник!

Ушёл. «Погода сегодня хорошая, но… но нужно работать», — подумал я и лёг на диван.

Ровное осеннее тепло с порывами холодного ветра.

На работу идти не нужно.

Уже не нужно.

Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.

Свободен, свободен, наконец-то свободен.

Деньги принесут домой. Сегодня же принесут, и принесёт их миловидная почтальонша Валя, и ты распишешься в ведомости, и оставишь ей мелочь, и несколько раз отожмёшься от пола, и попробуешь присесть и встать на одной ноге, и запоёшь: «Только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою рвётся нить, только раз в холодный зимний вечер мне так хочется любить…»

— Что ж так грустно? — скажет почтальонша Валя и уйдёт, а ты останешься и будешь долго смотреть в окно, а там берёзы, антенны, дома, домишки, памятник Чайковскому, таксопарк с колючей проволокой поверх забора, горделивый купол Сбербанка, девятиэтажка, где живёт знакомый судмедэксперт, и вечный огонь Мемориала, и кусты, и деревья, и купол возводящейся Казанской церкви, и скоро его, вероятно, позолотят, и блеск его золота сольётся с блеском золотой осени…

— Где мешки?

— Там, в сумке.

— Целые?

— Целые.

Пять мешков из мешковины в сумке, купленной когда-то в Хельсинки.

Хельсинки, промозглый март, презентация коллективного сборника рассказов «Русские цветы зла», игрушечный город, чужая речь, сырой ветер, водка.

— Скажи, пожалуйста, зачем ты это делаешь?

— Что?

— Зачем паясничал перед почтальоншей?

— Да как-то так… вдруг… не знаю… больше не буду…

Один из мешков чётко подписан чёрным фломастером: «Гаврилов».

Это чтобы тогда, давно, на каком-нибудь колхозно-совхозном картофельном поле не перепутать мешки свои с чужими.

Поле, поля…

Недавно с футбольного поля под руки вывели главного арбитра матча высшей лиги нашего внутреннего чемпионата. Он шёл, пошатываясь, улыбаясь и посылая ревущим трибунам воздушные поцелуи. Он продержался почти полтора тайма, а потом у него пошли странные сбои, и когда он показал красную карточку своему боковому помощнику, всем стало ясно, что судья просто пьян…

— Так мы едем?

— Да, так точно.

Лесная дорога, глубокие колеи и вода в них зелёная, арка из берёзы, согнутой ветром, сосны, дубы, сыроежки, давняя глыба гудрона, давняя глыба бетона, трава, цветы, знакомый запах предосеннего леса резко перешибается вонью кем-то выброшенных свиных голов.

Тихо в садах.

Когда-то, когда всё тут только начиналось, здесь было шумно, теперь же тихо: кто умер, кто запил, кто просто устал, а Швабы, например, навсегда покинули Россию, и их дачный домик в виде ржавого автофургона сиротливо торчит посреди высоких бурьянов.

Володя Маленький уже выкопал картошку, она уже просыхает на плёнке под тёплыми лучами послеобеденного солнца, солнце клонится к лесу, а Володя на коленях стоит перед картошкой и зло на неё смотрит: и совсем мало её, и совсем мелкая она, и со стороны может показаться, что вся его жизнь сошлась сейчас в одну точку, пустую, ничтожную…

Не слишком ли грубо и однозначно?

Пожалуй.

«Что вы всё про картошку да про картошку?!» — воскликнула на чтениях в каком-то элитном московском клубе какая-то московская дама, и автор тут же остановился и вышел.

«Шляпу надвинул и зал покинул, и поглотила его ночная мгла».

И помчался на Щёлковский, и успел на последний автобус, и отхлебнул из фляжки, и успокоился, и задремал, и просыпался, и смотрел в тёмное окно на тёмные леса, и рядом дремала молодая женщина, и при покачивании автобуса её клонило в его сторону, и ему было удивительно хорошо, и он делал ещё пару глотков и снова погружался в сон, и ему хотелось, чтобы это продолжалось долго…